Бабуля подхватилась, полезла из-за стола.
— Куда, к кому? — не поняла я.
Забыла уже о ранее объявленных планах.
— Да к тем соседям, которые слишком любят ночные котлеты, — напомнила мне Трошкина, которая даже в школе обходилась без шпаргалок, одной природной памятью, и встала: — Я с вами, Мария Семеновна.
— Тогда я тоже, — засобиралась я.
— Вот и прекрасно, я останусь тет-а-тет с моей музой и немного поработаю, — обрадовалась мамуля.
Набиваться в компанию к ним никто не стал. Нет среди нас таких смелых, которые желали бы лично познакомиться с музой ужастиков.
Маленькая делегация, особый вес которой придавала бабулина палка, выдвинулась из нашей квартиры и направилась к соседней.
— Может, лучше я — по-английски? — мягко придержав бабулю перед чужой дверью, спросила Трошкина. — Вы уверены в своем немецком, Мария Семеновна?
— Деточка! — подбоченилась родная старушка. — В моем немецком был уверен даже Отто Генрихович Шольце, бывший военнопленный, успевший до отправки его на русский фронт окончить три курса Лейпцигского университета, где, между прочим, в свое время учился сам Гете!
— Тогда пардон. — Алка вскинула руки и отступилась.
Бабуля примерилась и поскребла своим посохом чужую дверь, сделав это настойчиво, но довольно деликатно — примерно как Гэндальф, впервые явившийся к Бильбо.
В ответ кто-то прошествовал по коридору увесистым твердым шагом, позволяющим догадаться, что в соседях у нас обретается явно не мелкий хоббит.
Точно: дверь широко распахнулась, и на пороге возник высокий крепкий индивид в полотняных штанах, с голым торсом и босиком.
Выглядел индивид… ничего себе так. Накачанный, плечистый, живот в кубиках. Светлые волосы несколько длинноваты и небрежно растрепаны. Ухмылка кривая, но веселая. Морда наглая.
Стеснительная Трошкина тихо ахнула, но нашу суровую предводительницу интересное зрелище нисколько не смутило. Не опуская посоха, нацеленного индивиду в левое колено, она стальным голосом пробряцала:
— Кошен си нахтс кейне кноблучкотелеттес! — что, если верить бабуле с ее хваленым немецким, означало «Не жарьте по ночам котлеты с чесноком!».
— Я понял только слово «котлеты», — признался индивид, не выглядя при этом удивленным. Как будто к нему то и дело являлись с ультиматумами на языке Гете воинственные старушки с эскортом симпатичных девиц. — Вы их продаете?
— Кого? — бабуля моргнула.
Мы с Трошкиной переглянулись, начиная получать от происходящего удовольствие.
Обескураженная бабуля — даже более редкое зрелище, чем загорелый мужской живот в кубиках. Память о таком можно хранить долго и передавать из уст в уста.
— Котлеты. — А вот индивид нисколько не смутился.
— Нет! Что за чушь? — возмутилась бабуля. — Мы не продаем котлеты! Мы категорически требуем, чтобы вы их не жарили!
— Почему же? — Кажется, индивид добросовестно старался разобраться. — Знаете, вот сейчас, когда вы об этом сказали, мне вдруг ужасно захотелось котлет. И именно с чесноком.
— И мне, — тихо призналась избыточно честная Трошкина.
— Рад, что у нас так много общего. — Индивид подкупающе дружелюбно улыбнулся, протянул руку и потряс ее лапку. — Я Роберт, а вы?
— Я Алла, — зарумянилась Трошкина.
— Инна, — представилась я, поскольку рука индивида уже самовольно состыковалась с моей.
— А я Мария Семеновна, — брюзгливо сообщила бабуля, сложив ладони на посохе так, что стало ясно: ручкаться с кем попало она не станет. — Вы немец, херр Роберт?
— Нет! — как будто даже устрашился индивид. — А вы?
— С чего бы? — удивилась бабуля. — С моим-то именем… А вот с вашим…
И она с подозрением прищурилась:
— Признайтесь, вы не планируете снова жарить эти жуткие бараньи котлеты с луком, чесноком и, я могу ошибаться, но, кажется, с паприкой?
— Поклясться не могу, уж очень аппетитно вы описали эти жуткие котлеты, — подкупающе откровенно признался Роберт — то ли херр, то ли все же нет. — Но со словом «снова» вы определенно опережаете события, поскольку я пока еще ничего не готовил.
— То есть это не вы тут кашеварили прошлой ночью? — я решила, что пора вмешаться, а то этот нелепый разговор никогда не закончится.
— В два тридцать три пополуночи? — уточнила Трошкина, спасибо за эту важную деталь мамуле.
— Ах, в два тридцать три пополуночи! — Лицо индивида просияло запоздалым пониманием, и у меня возникло подозрение, что он над нами бессовестно издевается. — В это время я тут еще не жил. Тут обитали совсем другие люди.