— Я же сказал — Клинт Иствуд. С именем у меня пока что нелады. Зови Цыганом, не промахнешься. Так что ты хотел сказать про свои нервы завтра на рассвете?
— Нервы? А-а… Понимаете, мужики, я ведь так и не придумал, как нам действовать. Пообещать Жене я мог что угодно, лишь бы она в город пошла. А вот каким макаром ее оттуда вытаскивать? У нас же задача не просто набить как можно больше мирного населения. А скорее наоборот.
— Да мы и не сможем, наверное, — заметил Цыган. — Силенки уже не те. Злости не хватит. Когда у тупых последний налет на ранчо комедией окончился, я знаешь, как обрадовался?
— Надоело стрелять, — кивнул Большой.
— Вот именно, — подытожил Гош. — Нам не убивать нужно, а пугать. Чтобы сами Женю под белы рученьки привели. Тем более, мы не знаем толком, где она. Нужно так войти в город, чтобы все на четвереньки попадали и взмолились — ребята, все, что хотите, только больше не надо.
— Въехать на танках к Белому Дому и молча встать, — мечтательно произнес Цыган. — Без единого выстрела. Главный на переговоры сам выскочит.
— А ты на танке сможешь?
— А чего бы и не смочь? Припрет — научимся. Был бы танк… — Цыган неожиданно осекся и повернулся к Большому.
— Сейчас! — понял тот и убежал к машине.
Гош весь подался к Цыгану, поедая его глазами.
— Кажется, нащупали войсковую часть, — кивнул тот. — Готовь десять баксов.
Гош сильно потер кулаками глаза.
— Проклятая амнезия, — пробормотал он. — Знаешь, я придумал для нее подходящее название. Пятнистая амнезия.
— Хорошее название, — одобрил Цыган.
— Все не могу свыкнуться с тем, что поражена не только память, но и способность реализовывать абстракции. Действительно — почему я не могу научиться управлять танком? Я уверен, что этого не умею. Но кто мне запретил попробовать, а? Женя говорила, что москвичи учатся. А мы разве хуже?
— Ты чего? — озабоченно спросил его Большой, протягивая Цыгану карту.
— Я много раз проезжал мимо ворот с красными звездами, — объяснил Гош. — Но никогда за них не заходил. Может, из-за того, что патронами еще в Питере у дохлых ментов разжился. А там, за этими воротами, чего только нет…
— Там очень много трупов в погонах, — сказал Цыган. — Так что не переживай, туда никто особенно не суется. Народу хватает и тех египетских мумий, что по улицам валяются. Кстати, в Туле их разгребли. В этот раз ни одной не видел.
— Показывай карту, — распорядился Гош. — Проклятье, как нас мало, некого здесь оставить. Прямо сейчас бы слетали.
— Я могу остаться, — предложил Большой. Видимо, перспектива увидеть очень много трупов в погонах его не прельщала.
— Ты понадобишься. Там все очень тяжелое.
— Ну, я мог бы, конечно… — протянул Цыган.
Гош, разглядывая карту, скрипнул зубами от досады.
— Некстати Белый скопытился, — признал Цыган. — А из Сан Сеича пастух как из меня цыган.
— Мы поедем на рассвете, — принял решение Гош. — То есть мы все. Я буду ждать. А вы пока что слетайте и установите место, где это. Если найдете… Если увидите большую технику на гусеницах, танки или самоходки, тогда основное внимание на то, в каком состоянии там ГСМ и артиллерийские склады. Это хозяйство жрет прорву солярки. Да и снаряды тоже могут пригодиться. И вот еще что — аккумуляторы! Тоже проблема. Куча проблем, мужики. Самая ерундовая из которых — действительно научиться управлять танком. Вот ты заведи его сначала…
— Прикурить дадим от «Лендровера», — подал идею Большой.
— Там, по-моему, нужно двадцать четыре вольта. Ладно, на месте разберетесь. Поезжайте, братцы. Сан Сеичу только радируйте, и поезжайте. И молитесь по пути.
— Чтобы нам техника не понадобилась? — угадал Цыган.
— Вот именно, — кивнул Гош.
Большой крепко пожал ему руку и ушел разворачивать свой «Дефендер».
— Тебе по дороге машину поискать? — спросил Цыган.
Гош благодарно кивнул.
— Здесь места небогатые, так что хотя бы «Ниву». Только поновей.
— Сделаем. Ты это… — Цыган неопределенно помахал рукой в воздухе, подбирая слова.
— Чего? — подозрительно насупился Гош.
— Ты не переживай так. Ну, из-за Жени. Ее за язык никто не тянул. Сама вызвалась, знала, на что идет. Опыт у девицы есть, постоять за себя умеет. Выкарабкается. Ей же хотелось красиво выступить, ты что, не заметил?
— Еще как заметил. Поэтому и стал уговаривать. А не стоило.
— Да почему? Гошка, не накручивай себя. Ни в чем ты не виноват.
— Даже если она знала, на что шла… — медленно произнес Гош. — Мы все равно знали об этом больше.
— Ну, для меня это уже чересчур сложно. Короче, я дал тебе совет. Не комплексуй. Женя отличная девчонка, и она справится.
Гош снова опустил голову, о чем-то поразмыслил, и вдруг на Цыгана посмотрел его привычный ехидный острый глаз. Тот даже рот приоткрыл, настолько Гош за несколько секунд внешне переменился.
Гош, не переставая хитро щуриться, ткнул Цыгана пальцем в грудь.
— Они ее изнасилуют, убьют и съедят! — заявил он. Повернулся и ушел к машине, в кусты.
— Эй, мужик! — крикнул обалдевший Цыган ему вдогонку. — Не сходи с ума!
В кустах хлопнула дверца. Цыган постоял на месте в нерешительности, сплюнул под ноги и тоскливо поплелся к «Дефендеру», где ждал Большой.
— Ну, чего он? — спросил великан.
— Переживает дальше некуда, — ответил Цыган. — Прямо так переживает, сил нет смотреть.
— Хороший парень Гошка, — расплылся в улыбке Большой.
— Хороший. И сволочь редкостная, — сообщил Цыган. И хотя Большой немедленно потребовал от него толкования, что бы такая характеристика могла означать, комментировать свой диагноз не захотел.
— Подойди ко мне, не бойся, — сказал Главный. Женя послушно шагнула вперед. Главный сидел в большом кресле за громадным столом и улыбался мягкой отеческой улыбкой. Очень искренней. Над его головой примерно так же улыбался со стены портрет незнакомого Жене мужика. Судя по всему, портрет остался в кабинете от прежней власти, и Женя с первого же взгляда эту власть невзлюбила. Еще у нее родилась догадка, почему Главный не снял портрет. То есть, он, конечно, мог предполагать, что мужик с портрета жив-здоров и скоро вылезет из секретного правительственного бункера руководить. Но на самом-то деле они с Главным просто были весьма похожи. Мордастые лысеющие дядьки немного за пятьдесят. Разве что у Главного физиономия была как-то больше похоже на человеческое лицо, а не на раскормленную харю победившего всех на свете пролетария.