Невольно морщусь от вновь буянящей головы, но встаю, чтоб выключить чайник. А то знаю я это порождение богомерзкое и дьяволонеугодное, он как только закипает, такой вой издаёт, что и мёртвого разбудить может. Хотя нет, это я таки да погорячился! К примеру, после перерезанной глотки или там раскинутого по поверхности стены/асфальта мозга разве что глас трубы архангела Гавриила или рёв сорвавшегося с цепи Гарма разбудить может.
Так, и где тут у нас чай? Вот она, коробочка… со слоном, мать его в самые глубины зловонного мироздания. Чай, сцуко, со слоном! Как бы индийский, а на деле разве что самую малость лучше грузинского, который и вовсе есть воняющая непонятно чем пыль… Хотя нет, есть ещё чай в разного рода столовых, пельменных и прочих… наследиях советского общепита. Тот самый, который словно из тряпки выжатый, недавно по прямому назначению уборщицей попользованной. Бр-р, придёт же в голову жуть подобная. Пусть и вполне себе реальная… имевшая место быть…
Время! Не часы с минутами, не апрель месяц, а вовсе даже год. Щ-щёлк! В голове встал на место очень важный кусочек, а именно точное время. Двадцать восьмое апреля… одна тысяча девятьсот девяносто второго года. Не просто так, а из-за взгляда, что упал на отрывной календарь, на кухне как раз на стеночке и висевший. М-мать!
Сразу стало как-то резко пофиг и на дерьмовый чай, и на абы какую к нему закуску. Я как-то механически жевал, запивал и тихо офигевал от внутреннего конфликта имевшейся полной памяти и каких-то обрывков. И вот что характерно — именно смутные обрывки, в коих не было ничего личного, лишь общее, воспринимались как настоящее, в то время как память и вообще вся жизнь Всеволода Милютина ощущались этаким фильмом с эффектом полного присутствия. Картинка, запахи, ощущения, даже испытываемые в тот или иной момент эмоции, но без того отклика, что позволил бы считать всё это своим. Сюрреализм во всей красе, он же непаханое поле для мастеров копания в чужом сознании и подсознании. Только вот я к тем мастерам, милль пардон, и на пушечный выстрел не подойду. Мозги, они мои, а не у чужого дяденьки, а значит и доступ внутрь строго ограничен одним единственным посетителем — мной самим. И точка.
Шаги. Спокойные, не те, из-за которых стоит резко вскидываться и готовиться к отражению возможной угрозы. Женские шаги… Понятно, Оксана «на огонёк» пожаловала, пусть в роли последнего и выступил наверняка горящий на кухне свет плюс звон посуды, без которой я, понятное дело, обходиться не собирался.
— Ночи доброй, — поприветствовал я вроде как давно и плотно знакомую, но в то время увиденную в первый раз девушку. — Тоже не спится, да?
— Ты сам спать и не даёшь, — улыбнулась та, присаживаясь на свободный стул. — Полуночничаешь, а время то уже два часа ночи. А мне завтра… уже сегодня на работу, хорошо ещё, что к третьему уроку. Опять ремонт этот в классах.
— Чаю? — спрашиваю, руководствуясь правилами приличия, особенно относительно прекрасной половины человечества.
— Ночь же… Хорошо, уговорил.
Оксана махнула рукой, улыбнувшись каким-то своим мыслям. А улыбалась она… красиво так. Она вообще была не то что красивой, скорее миловидной и… домашней, что ли. Создавать для семьи уют — вот что у неё получалось на все сто. А ведь предки её, согласно таки да всё быстрее всплывающих элементов памяти, те ещё зануды и вообще сухари патентованные, только и умеющие, что задалбывать всех своими нотациями. Кстати, что совсем забавно, братец мой тоже относился к этой категории занудных распространителей правильных, по его мнению, идей и мыслей. Мда. загадка! Это я относительно выбора Оксаны после того, как она с самого детства и вплоть до относительно недавнего времени жила под одной крышей с целым семейством зануд. Ах да, они ж чуть ли не с начала школы знакомы. Один класс, общие воспоминания о разных мелочах плюс, как я понимаю, родители девушки тоже лапки свои замшело-правильные приложили. Ай, пофиг, сейчас мне мало-мало не до этого.