Я прикусил язык и послушался. Удержаться от соблазна скосить их всех было сложно, тем более что я, пожалуй, находился в идеальном для этого транспортном средстве.
Иногда это просто героизм, самообладание, которое у меня есть.
***
К немалому удивлению полицейского, предупредившего меня по дороге в Лавандер-Гарденс, я выехал с территории поместья, не заметив никаких неожиданных изменений в кузове «Ниссана». Я радостно помахал им, лавируя между машинами-пандами, но на этот раз не остановился.
Вместо этого я вернулся в Ланкастер. Я ехал по городу, слишком сосредоточившись на самой механике вождения, чтобы задумываться о недавней небольшой стычке с Гартоном-Джонсом и его людьми. Но она всё равно была, незримо маячила где-то на заднем плане.
По крайней мере, с практикой я, похоже, стал лучше водить, и для меня стало настоящим открытием внезапно обрести уверенность в себе на дороге. Другие водители просто не пытались меня подрезать, как это неизменно случалось, когда я ездил на «Сузуки».
Через десять минут я подъехал к дому Аттилы и заглушил двигатель. Я посидел несколько минут, прежде чем выйти, пытаясь придумать, как сформулировать свою просьбу начальнику.
Я сказал Шону, что знаю, к кому можно обратиться за помощью, прежде чем идти на конфронтацию с Джавом, но теперь, когда дошло до сути, я не был уверен, имею ли я право спрашивать.
Громкий стук в боковое стекло заставил меня вздрогнуть. Уэйн ухмылялся мне через окно.
Я открыла дверь, приложив руку к груди. «Боже, как ты меня напугал!»
«Прости, девочка», — сказал чернокожий, всё ещё улыбаясь. Воротник пальто был поднят, защищённый от непрерывного дождя. В руке он держал спортивную сумку, он как раз возвращался с тренировки. «Так что с мотором? Тебе наконец надоел этот велосипед, или ты просто выиграла в лотерею?»
«Ни то, ни другое», — сказал я, спрыгивая со своего места на гравий. «Это Шона».
«Что ты сделал, застрелил его за это?» — тихо спросил Уэйн, и я понял, что до сих пор не вытащил этот чёртов пистолет из кармана водительской двери. Взгляд Уэйна был прикован к нему.
Я вздохнул. «Нет, но это сделал кто-то другой», — сказал я. Я поднял «Глок» и наклонился, чтобы засунуть его в бардачок, захлопнув крышку. Затем я закрыл дверь машины и прислонился к ней спиной.
Уэйн, казалось, очнулся, как только пистолет скрылся из виду. Он положил мне на плечо мясистую руку, и, подняв взгляд, я увидел на его лице неподдельную обеспокоенность.
«Что происходит, девочка?» — спросил он, нахмурившись.
Я кивнул в сторону двери спортзала. «Входи», — сказал я. «Мне всё равно нужно всё рассказать Аттиле, и нет смысла повторять дважды».
Когда мы вошли, в этом месте царило обычное послеполуденное затишье. Аттила и Уэйн смогли посидеть на паре скамей для силовых упражнений и послушать мой рассказ о Лэнгфорде, Али, Джаве и Гартоне-Джонсе без зрителей.
Когда я дошел до рассказа о том, как нашли тело Лэнгфорда и как избили Шона, на лицах обоих мужчин не отразилось почти никакого выражения.
Я слушал свой собственный голос, спокойно объяснявший все это, словно я просматривал список покупок, и понял, что это просто не дошло до меня.
Когда я наконец осознал это, я, наверное, был готов развалиться на части. Я знал, что не могу этого допустить.
Еще нет.
Но теперь, когда я закончил свой рассказ, Уэйн выпрямился и пристально посмотрел на меня.
«Что тебе нужно, девочка?» — спросил он, ухмыльнувшись в сторону Аттилы.
«Хотите, мы поедем туда и разберемся с этим парнем, Гартоном-Джонсом?»
«Пока нет», — ответил я, одарив его лёгкой улыбкой. «Мне нужно убедиться, что именно он дёргал Джава за ниточки. Если нет, то во всём этом замешан кто-то ещё, о ком я пока даже не подумал».
«И ты думаешь, что знаешь, где можно найти этого Ява?» — спросил Аттила.
«Похоже, он много играет в снукер. Я знаю, что Насир был членом одного из местных снукерных клубов, и они играли вместе. Осталось только выяснить, в каком именно».
Аттила встал, его мускулы перекатывались под футболкой. Он указал на телефон на стойке. «Узнай», — сказал он. «Мне не нравится, когда кто-то стреляет у меня дома, а потом убивает моих друзей. Узнай, и я помогу тебе положить этому конец».
Это были смелые слова от такого по природе мягкого человека, как Аттила.
В глубине души он убеждённый пацифист, склонный к тошноте при виде пролитой крови. Особенно своей собственной, но чужая кровь обычно срабатывала.