— Что это? — спросил Овсеев, уставившись на зеленую бумажку, положенную Кирилловым неопределенно, возле пустых бутылок.
— Деньги, — все спокойствие собрал директор, ответил легко и налил еще стакан, показывая, что вот, мол, пиво пью, за него и плачу.
— Это мне, что ли, за песни или ему за развлечение, — кивнул Овсеев на рябого майора, не захотев намека понять, и не дал Кириллову ответить: — Так если мне, то больше должен.
Летчики, начавшие было посуду собирать на краешек стола, туда, где Любочка-великан с подносом стояла, оставили занятие свое, удивившись не менее Кириллова странным словам Овсеева.
— Не понял, — холодно сказал Кириллов, а в голове мысль нехорошая: не припадочный ли инвалид, не забьется ли сейчас, выкрикивая несуразное, закатывая глаза.
Но Овсеев был спокоен. Руками упирался в край табурета, и под клетчатой дешевой ковбойкой буграми вздыбились чрезмерно большие мышцы плеч и рук.
— Не понял — объясню. А вы идите, ребята, пора уж вам, — приказал летчикам.
— Да нет, подождем, — откликнулся за всех майор, — что-то ты сегодня не в настроении.
— Нечего вам. Пора расходиться, обещали ведь до одиннадцати, — прогудела Любочка, — давайте, давайте, швыдче.
Пошла вокруг стола, подбирая на поднос тарелки, раскиданные ножи и вилки, бесцеремонно толкая мужчин могучими плечами и бедрами.
Когда поравнялась с Овсеевым, сидящим все так же напряженно вцепившись в табурет, остановилась, попросила негромко:
— Пийшлы до дому, дядечка. Пийшлы, Микыта Сэмэнович, мабуть, сердиться вже.
Что-то в ее голосе, в том, как просила осторожно, подтверждало опасение, и Кириллов всю жизнь приучавший себя слушаться только разума, только разума и никаких эмоций, встал.
— Действительно, пора и честь знать.
И спохватился: идти ему было некуда. Паскаль не повторил приглашения, а в проем двери виднелась безлюдная комната, ощетинившаяся ножками перевернутых стульев.
Бойко исчезла вместе со странным мужичонкой.
«Потом разберусь, — досадливо подумал Кириллов, — а сейчас надо уходить».
Пошел к выходу. Но из-за могучего плеча Любочки выглянуло чисто бритое, с выпуклыми буграми над негустыми бровями, жесткое лицо Овсеева.
— Куда ж ты, начальник? Не спеши, нам ведь по пути. Тем более заплатил, можешь еще стаканчик позволить.
— Спасибо. Уже позволил, — сухо отозвался Кириллов и вместе с летчиками, но как-то обособленно, чужим, вышел в первую комнату.
Летчики молча разбирали у вешалки шинели, влезали, кряхтя, в сапоги.
Кириллов маячил у голой стойки, тупо разглядывая забытую под стеклом порцию селедки с празднично-разноцветным винегретом.
— Да не вяжитесь вы до него, — пропела негромко Любочка. — Нехай соби. Шо вам бильше всех треба?
Овсеев бубнил что-то зло.
— Ну что ж вы зробыте, — капризно и властно одернула она, — что ж вы зробыте, як таки люды пишлы. Хиба ж ему дило до вбогих. Та погодьте, погодьте, зараз поможу. А ты кого ждешь?
— Я с тобой, до дома, — ответил мальчишеский голос лейтенанта.
— Ото ж дило, — Любочка выплыла с довольной улыбкой. Поднос, уставленный бутылками, стопкой тарелок, стеклянным табунком стаканов, несла легко, одной рукой на растопыренных пальцах.
— Славка, тебя ждать? — крикнул от двери майор.
— Нет, — донеслось из дымной комнаты, — сам дорогу знаю.
— Дорогу-то ты знаешь, — пробормотал негромко майор, — да только чем она кончается, не догадываешься.
Летчики засмеялись злорадно.
— Вы чего? — крикнул Славка.
— А то, что хлопец тыльки за дугу, а дивка вже й на вози, — майор подмигнул товарищам.
— За дугу, ой скажешь, за дугу, — еще больше развеселились летчики и, прыская и толкаясь в дверях, подстегнутые Любочкиным злым окриком, заспешили прочь, на улицу.
— А ну геть видселя! — гремел Любочкин юношеский басок. — И щоб я вас не бачила бильш, ду́рни стары́.
Стояла посреди комнаты, уперев в высокие крутые бока могучие руки, и глаза сверкали грозно на румяном лице.
Только теперь, с удовольствием разглядывая ладную фигуру ее, с прямыми плечами, с длинными, высоко открытыми ситцевым платьем матово-гладкими ногами, обутыми в толстые козьи носки, Кириллов увидел и детскую припухлость рта, и молочную нежность статной шеи, подчеркнутую самодельной ленточкой-бархоткой с дешевой галантерейной стекляшкой-висюлькой.