Следствия фактически не было. В городе, где стояла воинская часть, по ночам на улицах свирепствовали молодежные банды, которые то делили между собой районы, то громили коммерческие магазины, то агитировали прохожих вступать в их ряды, а то и убивали порой этих самых прохожих в назидание сомневающимся. Ну и понятно, что ни правоохранительные органы, ни руководство части в тщательном расследовании по факту смерти простого сельского парня были не заинтересованы. И тем и другим оно подрывало показатели и не способствовало ни повышению рейтинга, ни прибавке к зарплате. Так что следствие прошло формально, глубоко никто не копал и смерть дембеля спокойно списали на деятельность воинствующей молодежи. А на разбитое лицо столичного «духа» никто не обратил внимания и тем более не удосужился увязать сей факт с убийством – окровавленные физиономии молодых солдат были в части явлением привычным и не вызывавшим лишних расспросов. Так что все быстро забыли о странной смерти дембеля.
Кроме одного человека.
Иван по ночам видел один и тот же сон – тело с разорванным горлом в луже крови на серой мостовой. Он снова пытается выплюнуть откушенное горло, но нервный спазм не позволяет раздвинуть челюсти, и кусочек окровавленного мяса проскальзывает в пищевод…
Вкус крови на губах и ощущение чего-то чужого в желудке преследовали его несколько дней. Потом стало легче. И не только потому, что чужая человеческая плоть перестала раздражать внутренности. Он сам стал другим, и сослуживцы безотчетно сторонились его, видимо где-то на уровне подсознания чувствуя темную ауру убийцы…
Но относительно спокойная жизнь Ивана, не омрачаемая излишним чужим вниманием к его персоне, продолжалась недолго…
Прежнего командира взвода, уволившегося из армии, сменил новый.
Старший лейтенант Калашников, только что вернувшийся с очередной неофициальной войны, был молод, силён и энергичен. Вдобавок ко всему у лейтенанта имелось весьма часто встречающееся среди профессиональных убийц психическое отклонение. Он был, что называется, «припавшим на кровь». Рассказывали, будто на войне он частенько подводил пленного к краю пропасти, клал ему в карманы по лимонке, выдергивал чеки и сталкивал вниз, наблюдая, как взрывается летящее тело, превращаясь в воздухе в кровавое облако.
Немалые деньги выигрывал он в «афганскую рулетку». Ложился ничком, выдергивал чеку у гранаты и ставил её на донышко, как раз напротив макушки. Малейшее отклонение смертоносного снаряда в сторону – и взрывом лейтенанту напрочь снесло бы затылок. Но, видать, у того было три жизни.
Рассказывали, что в деревни противника он старался врываться первым и перед тем, как зайти в хижину, никогда не кидал туда гранат и не прочесывал её из автомата, как другие. Он просто заходил туда с ножом. И всегда выходил обратно.
Вот такого взводного послал Бог или дьявол Ивану на втором году службы. Калашникову было наплевать, кто дембель, а кто «дух». Он мог весь день держать взвод без воды и пищи под палящим солнцем на укладке парашютов, не позволяя не то что снять сапоги, но даже расстегнуть ворот. Сам он, привыкший в горячих точках и к холоду, и к жаре, и к питьевому режиму, всегда в начищенной и наглаженной форме шагал вдоль плаца и приговаривал:
– Вот таким образом, товарищи солдаты, из вонючего дерьма либо выковываются настоящие десантники, либо оно сгнивает окончательно, и, кроме вони, от него ничего не остается…
Ивана лейтенант невзлюбил сразу и всерьез, хотя родом взводный был тоже из столицы, а в армии, как известно, принято покровительствовать землякам независимо от званий.
Но не в этом случае.
Если остальным солдатам Калашников просто отравлял жизнь, то земляка он, видимо, решил «достать» как следует. Бесконечные наряды на кухню чередовались с бессонными ночами на тумбочке дневального. Малейшие провинности Ивана замечались и наказывались. Мытьё туалета стало почти что ежедневной его обязанностью, причем Калашников сам проверял качество уборки, проводя по полу своим стерильным носовым платком. И если на нём появлялось пятнышко – новая уборка и новые наряды. Свои «воспитательные меры» лейтенант мотивировал тем, что, мол, «все равно эти дохляки не тянут на настоящих мужиков. Так пусть хоть очко научатся драить качественно…»
Но иногда прибавлял:
– Хотя бывают исключения. Это когда дерьму надоедает быть дерьмом, и оно превращается в камень. Правда, думаю, это не ваш случай, товарищ солдат. Вам суждено быть дерьмом до конца жизни.
И вот однажды, когда Иван уже начал после отбоя проваливаться в свой – и только свой мир снов, так похожих на другую реальность, в его койку врезался каблук лейтенантова сапога: