Все прочие гуальони вдруг куда-то испарились. Оркестранты снова отдыхают. Наступившая тишина тяжко нависает над площадью. Прежде, когда оркестр делал паузу между танцами, тишину хоть нарушали пронзительные мальчишеские вопли.
— Что-то гуальони затевают, — говорит Бриганте.
— Просто спать пошли, — говорит Пиццаччо.
— Да нет, Пиппо здесь, смотри, стоит, как капитан на мостике. Что-то он затеял…
Бриганте подымает палец и манит к себе Пиппо — подойди, мол. Ему хочется поговорить с ним через зеленый барьерчик.
В ответ Пиппо делает почти незаметную гримаску, просто кривит нижнюю челюсть, презрительно прищуривает один глаз. Но тут же его ангельский лик застывает в невозмутимом спокойствии.
Бриганте отводит глаза. Пиццаччо в душе ликует: Пиппо всего-навсего состроил насмешливую гримасу, и, глядишь ты, вдруг явно наметились границы могущества прославленного рэкетира. А всегда приятно видеть, как твои патрон обмишулился.
Во всем Порто-Манакоре и его окрестностях одни лишь гуальони во главе с Пиппо не подлежали контролю Маттео Бриганте. Рано или поздно они схлестнутся, не могут две гангстерские шайки мирно сосуществовать на одной территории. Но в настоящее время гуальони неуловимы, они как пыль, что стоит над током, когда молотят зерно мужчины или такие бабищи, как Эльвира. Никто и ничто не может избавиться от контроля Маттео Бриганте: коммерсант — потому что у него есть магазин, рыбак — потому что у него есть лодка, шофер — потому что у него есть грузовик, разносчик — потому что у него есть трехколесный велосипед, садовод — потому что у него есть фруктовые деревья на корню, лицо знатное — потому что у него есть репутация, чиновник — потому что у него есть карьера, бедняки — потому что у них есть их бедняцкие жены. Безработный, получающий пособие из мэрии, пастух, отвечающий за сохранность чужих коз, калека, нуждающийся в больничной койке, заключенный, желающий передать весточку на волю, — все должны платить Маттео Бриганте по установленной им самим таксе. Но одни только гуальони не владеют ничем: воровская их добыча делится между участниками и тут же проедается и прокуривается; и у них столько же пристанищ, сколько домов в Манакоре: это и хижины в низине, и лачуги на холмах; никто и не заметит, если в доме, где спят вповалку десять двенадцать человек, переночует еще и чужой мальчишка.
Одним из самых шикарных номеров гуальони был угон «ламбретты», принадлежавшей карабинеру. В мгновение ока ее распотрошили целиком и полностью, как только можно вообще распотрошить мотороллер, и каждая деталь была продана по отдельности. Даже болтами и теми торговали в розницу. Маттео Бриганте дал стороной понять угонщикам, что он желал бы получить причитающееся ему по его же таксе, и на следующее утро обнаружил перед своей входной дверью номер полицейской «ламбретты»: ОККР — Особый Карабинерский Корпус Республики — гласили красные буквы на черной эмали. В последующие несколько дней пиццерии продали пирожков вдвое больше, чем обычно, а мороженщики продали вдвое больше мороженого, только вот эта легкая зыбь и отметила гибель полицейского мотороллера.
Бриганте снова открыл свой окулировочный нож. А Пиццаччо тем временем украдкой следил за Пиппо и Бальбо.
— А может, это гуальони обокрали швейцарских туристов? — высказал он предположение.
— Больно жирно для них, — возразил Бриганте. И убрал сухо щелкнувшее лезвие ножа.
Оркестр начал слоу-фокс. Сейчас Франческо, оставив ударные, взялся за электрическую гитару. Бриганте отметил (мысленно, конечно), что Джузеппина танцует с директором филиала Неаполитанского банка, молодым человеком, только недавно женившимся. И что немецкие туристы завели разговор с сыном аптекаря: они хором описывали ему новый мотор, который будет установлен на «мерседесе» последнего выпуска; один из немцев даже набросал схему двигателя, а затем он предложит аптекарскому сынку прокатиться на «фольксвагене» — приемчик классический.
Внезапно на площадь ворвались гуальони. Физиономии себе они перепачкали соком тутовой ягоды. Получилась как бы алая маска, на которой блестели только черные глаза. Вся банда — душ двадцать в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. Они проскакали через площадь, испуская воинственные клики и размахивая воображаемыми томагавками. Это они играли в «краснокожих». Бриганте хохотнул, прищурив глаза и не разжимая губ — такова была его манера смеяться холодным своим смешком.