Но не только любопытство горит в глазах многочисленных зрителей. Большинству из них поведение Джузеппины не открыло ничего нового: уже давным-давно известно, что комиссар старается заполучить Джузеппину, лучшую подругу своей жены, и под его нажимом Анна принимает Джузеппину как лучшую свою подругу. Иное, более пылкое, более жестокое, почти сладострастное волнение горит в глазах зрителей, как на суде присяжных или на бое быков. Они присутствуют при экзекуции над комиссаром Аттилио, учиненной Джузеппиной, дочкой торговца скобяными товарами с улицы Гарибальди…
Наконец-то и Пиццаччо смекнул, в чем тут дело.
— Джузеппина, оказывается, устанавливает над комиссаром свой закон.
— К этому дело и шло, — подтверждает Бриганте.
— А почему? — спрашивает Пиццаччо.
— Потому что он только с виду такой железный, — отвечает Бриганте.
Комиссар и Маттео Бриганте, пользующиеся общей гарсоньеркой, часто говорят о любви, то запершись у комиссара в кабинете, то даже в самой гарсоньерке, где они встречаются для обмена ключами. Говорят они о любви не стесняясь, как мужчина с мужчиной, коль скоро в силу обстоятельств они вынуждены ничего не скрывать друг от друга. Когда они наедине говорят о любви, то лишь в этих случаях Бриганте зовет комиссара просто по имени Аттилио, без прибавления титула, а комиссар зовет Бриганте саго Маттео. В общем-то, оба они придерживаются на любовь одних и тех же взглядов: главное в любви — навязать свой закон другому — женщине или девушке неважно.
(Что же касается до чисто плотской стороны любви, то девушки из известных домов в Фодже, точнее говоря, из публичных домов, те, которым платят от двух до пяти тысяч лир за получасовой визит и десять тысяч лир за час, много искуснее в таких делах, чем любая местная дама. Но это совсем иной род наслаждения, конечно возбуждающий, да не так, как возможность навязать свой закон собственной любовнице. Однако в некоторых случаях девушка для радости может и превзойти в этом отношении любовницу. Отношения между публичными девками и любителями публичных девок и впрямь чрезвычайно запутанные: платя девушке деньги, вроде бы подчиняешь ее своему закону, но, с другой стороны, раз она заставляет платить деньги, закон устанавливает вроде бы она сама — таким образом, от нее можно получить двойное удовольствие: одновременно навязав ей свой закон и подчинившись ее закону — это уж вершина свободы в любви. Успех зависит от сноровки девушки, от ее умения каждым своим жестом показать воочию эту двойственность подчинения свободы двух партнеров в отношении закона, который каждый навязывает другому. Но если девушка не искушена в этой игре, которая и составляет самый смак ее профессии, оба закона аннулируют один другой (вместо того чтобы усугубить, так сказать, облагородить их взаимодействие), и тогда остается одно лишь удовольствие от самого акта как такового, вне зависимости от способов и поз — другими словами, самое пошлое из наслаждений, ничем не лучше того, какое другой получает от козы, или в полном одиночестве, или от собственной супруги, уже давным-давно подчинившейся вашему закону, так что и навязывать-то ей его нет никакого интереса. Вот приблизительно какого мнения придерживался Маттео Бриганте о девушках для радости, правда, выражал он это в несколько иных, зато весьма точно сформулированных терминах, благодаря долгой практике игры в «закон». Примерно то же самое думал и комиссар, но в более расплывчатой форме.)
Итак, Маттео Бриганте и комиссар сходились на том, что главная прелесть любви — это навязывать свой закон. Но объекты их действий были различны.
Ухаживая за женой какого-нибудь видного манакорца, комиссар Аттилио окружал ее вниманием, расставлял ловушки, обольщал, стлался под ноги, угождал, улещивал, убеждал ее заглянуть в его гарсоньерку в восьмиугольной башне Фридриха II Швабского. В любовной игре он себя не щадил, убежденный, что доставляет неверной жене неведомое, по ее словам, в объятиях мужа наслаждение, он торжествовал: «Ты моя!»; мужчины в христианских странах легко убеждают самих себя в том, что когда женщина говорит: «Я счастлива», то думает она: «Ты навек отметил меня, теперь я твоя собственность»; метафизики, не знающие того, что они метафизики, собственники и юристы по самому своему духу, они думают о чувственном наслаждении в безоговорочных терминах: страсть — это, мол, раскаленное докрасна железо, которым навеки клеймят купленное животное. Когда Аттилио наконец убеждал себя в том, что любовница принадлежит ему полностью, он обучал ее жестам, позам — короче, всей науке, перенятой от девок в Фодже. «Я ее унижаю», — думал он. Потом он рвал с ней и переходил к следующей.