И так при каждом прибытии автобуса.
Из окна своего кабинета, находящегося как раз над тюрьмой, комиссар Аттилио может наблюдать за всеми фазами разыгрываемого внизу спектакля, подчас весьма поучительного и неизменно занятного, особенно вечером, когда приходит автобус из Фоджи — рейс, специально приуроченный к прибытию поездов из Рима и Неаполя, с которым приезжают в Порте-Манакоре новые партии курортниц (через свою секретную службу он завтра же узнает, в каком отеле или в каком частном доме они остановились; для такого донжуана, как комиссар, большая удача — иметь столь выгодно расположенный служебный кабинет и хорошо налаженную осведомительную сеть, таким образом, он, как правило, первым может засечь дичь и узнать, где она гнездится; но сейчас, когда он подпал под закон Джузеппины, комиссар потерял вкус к охоте такого рода, вернее, почти совсем потерял, осталось его ровно столько, сколько требуется, чтобы доказать самому себе, что он, мол, пока еще настоящий мужчина).
— Рыжей кожи, — описывал Джусто, — инициалы «М.Б.», золотые, врезаны в кожу.
— Бумажник швейцарца, — уточнил помощник.
— Глупости, — оборвал его комиссар Аттилио. — Во-первых, Бриганте не такой человек, чтобы мараться с подобными делами. Во-вторых, в день кражи он находился в Фодже. В-третьих, с какой стати ему было совать тебе под нос этот самый бумажник?
— А я вам говорю то, что сам видел, — не сдавался Джусто. — Видел из-за стойки, как вас сейчас вижу…
Крестьяне уже сошли. Теперь на приступ бросились манакорцы. Маттео Бриганте с сыном вышли из дворика, прилегавшего к дворцу Фридриха II Швабского, и не спеша направились к автобусу.
На Франческо светло-серый, полотняный костюм, самый неброский из всех его туалетов, белая рубашка и черный галстук. Мать было удивилась, почему он так скромно оделся.
— Беневенто настоящий город, — пояснил сын, — там неудобно одеваться, как на пляже.
На самом же деле он подумал, что Лукреция непременно будет смотреть из-за полузакрытой ставни на его отъезд, и ему хотелось порадовать ее своим послушанием и неуклонным следованием ее советам. Но так как после посещения директора, будущего своего начальника, он не прочь был сделать passeggiata, прошвырнуться под аркадами Турина, где, по словам очевидцев, очень шумно и оживленно, в чемодане он вез костюмы и рубашки, более отвечающие его личному представлению об элегантности.
Маттео Бриганте шагал рядом с сыном, ниже его чуть ли не на голову, но зато более подтянутый, в белых полотняных брюках с безукоризненной складкой, в синем двубортном пиджаке и, как всегда, при галстуке бабочкой. Такая манера одеваться осталась у него еще со времен службы на флоте и весьма годилась, по его мнению, для встреч с деловыми людьми.
— Вот посмотрите сами, — сказал Джусто. — Он знает, что спекся. И смывается.
— Задержать его? — спросил помощник комиссара.
— Это еще что за глупости! — воскликнул комиссар.
— А ведь действительно похоже, что он смывается, — не отставал помощник. — Даже чемодан взял, только велел сыну нести.
— Человек с таким состоянием, как у него, — проговорил комиссар, — не будет улепетывать из-за чужого бумажника.
— Вот именно потому-то он и уматывает, что бумажник не его, воскликнул помощник комиссара. — Вы сами, шеф, это сказали.
И он раскатисто захохотал.
— Все это на мою голову свалится, — вздохнул Джусто. — Если только он узнает, что на него донес я…
— Ладно, хватит, — оборвал комиссар. — Можете идти и держите язык за зубами. Когда Бриганте вернется, я сам его допрошу.
Помощник и Джусто вышли в соседнюю комнату.
— Ясно, — заметил помощник. — Если у Бриганте будут неприятности, где же тогда моему шефу своих бабенок принимать…
— Все это на мою голову свалится, — плакался Джусто.
— Бриганте о моем шефе, надо полагать, тоже немало знает.
— Да он же мне клеймо поставит, — хныкал Джусто. — Самому поставили, так он на мне отыграется.
— Ладно, предоставь мне действовать, — сказал помощник.
Маттео Бриганте с сыном вошли в автобус последними.
Шофер освободил место для их чемодана. Двое каких-то типов, обязанных Бриганте, сразу же поднялись и уступили свои места отцу и сыну, и они преспокойно уселись. Автобус тронулся. Безработные разошлись и заняли свой пост вдоль стен домов, выходящих на Главную площадь. Арестанты грохнули: «Поговори со мною о любви…»