Правильно говорят умные люди: человеку пьяному не стоит отправляться в дорогу, особенно тут, в тайге, особенно зимой…
Заснеженные шпалы были почти невидимы, а только осязаемы — скользили, подлые, под хромовыми сапогами, и бывший кум, уже забыв, кто он вообще такой и куда теперь идет, продолжая то и дело прикладываться к холодной фляге, ориентировался исключительно по уходящим вдаль продольным бугоркам — рельсам, засыпанным снегом.
Очень хотелось спать, но богатейший, полученный на службе опыт брал свое, и отставной капитан решил, что заснет тут, на рельсах, лишь только тогда, когда допьет весь спирт.
Но его сладкой мечте не суждено было осуществиться. Недавний маленький глоток из фляги застыл в глотке. А мелькнувшая сбоку огромная, но грациозная рыже-полосатая тень стала последним, что увидел он выцветшими от пьянства глазами.
Пропитанное алкоголем вялое тело мента даже не отреагировало на страшный удар, и он, как куль с дерьмом, упал на шпалы, как куль, перетянутый скрипящей кожаной портупеей.
Сперва страшный хищник мгновенно перекусил хрупкую от мороза портупею — чтобы не мешала трапезничать. Затем принялся за более вкусные места тщедушного ментовского тела: конечности, слабо хрустнув, быстро исчезли в хищно оскаленной пасти, тело, разорванное острыми клыками и мощными лапами, вскоре превратилось в один небольшой, дымящийся кровью обрубок.
Видимо, вкусовые ощущения хищника после дегустации алкоголика-мента были несколько необычными, и потому он на всякий случай решил попробовать и эту маленькую голову, на которой каким-то чудом еще держалась форменная шапка-ушанка.
Однако и тут людоеда ждало разочарование: после того как, немного поперхнувшись жесткими костями черепа, он проглотил раздробленную голову, хищник почувствовал острую боль в нёбе.
Отойдя на несколько метров от несчастных останков кума, тигр принялся кашлять, и кашлял он до тех пор, пока из его пасти на девственно-белый снег вместе с ошметками одежды и кровавыми сгустками не выпала форменная милицейская кокарда…
Глава седьмая
Вьюга за окном страшно свистела, хохотала, бросая в стекло пригоршни снега; бешеный ветер кружил мириады белых блесток, и непонятно было, откуда же идет снег: то ли падает сверху вниз, то ли подымается с земли в небо, то ли вообще сам по себе клубится в этом диком пространстве…
Эти вьюжные завывания навевали на беглецов уныние — в мозгах ядовитой змейкой шевелилась мысль о том, что их уже ищут. Менты наверняка побывали в разграбленном магазине, увидели трупы и следы бесчинства.
Конечно же, из поселка надо было уходить, и чем быстрей, тем лучше. Но куда пойдешь в такую страшную вьюгу — заблудишься, замерзнешь, заметет мгновенно. А этот грязный заброшенный вагончик создавал пусть иллюзию спокойствия, но все-таки…
Взятая в продмаге водка, увы, почти кончилась — оставалась только одна бутылка, самая последняя, и по этой причине настроение Чалого испортилось окончательно и бесповоротно.
— Ну и когда мы это сделаем? — спросил Малина, скусывая блестящую сусальным золотом винтовую латунную пробку.
— Че?
— Ну, вертолет? — Казалось, Малинин окончательно поверил в легкость осуществления плана старшего товарища. — Ты же говорил… говорил, что угоним в Китай, и все дела…
— А кто тебе сказал, что я тебя с собой возьму? — поморщился Иннокентий. — На хрена ты мне вообще нужен, а?
Москвич оторопело отпрянул — ведь не далее как какой-то час назад Чалый обещал все: и вертолет, и бегство в соседний, пусть социалистический, но свободный Китай, и безбедную жизнь в каких-то волшебных заморских странах, где нет ни бесконечно долгой таежной зимы, ни завшивленных шконок, ни ритуальных блатных понятий, ни — что самое главное! — поганых ментов.
— Ты чего, Кеша?..
— А на хрена мне лишний вес? — хмыкнул тот. — Керосин на тебя палить, и вообще… И так с тобой вожусь слишком много.
— Так ведь много места не занимаю, — принялся оправдываться москвич, — я ведь маленький… Легкий совсем стал, похудел, отощал — и на зоне, и пока по тайге блуждали…
Чалый поднялся, осмотрел остатки пиршества — штук десять пустых банок из-под тушенки, пустые бутылки, окурки "Беломора"…
— Малина, бля, тоска… Тоска, Малина, ни хера ты не понимашь. Душа болит. Тошно мне, Малина, понимашь, совсем тошно. А-а-а, ни хрена ты не понимашь. — Сделав небольшую паузу, Астафьев неожиданно предложил: — Ладно, давай допьем, да в поселок смотаешься. Понял?