— Ладно, воспоминания — дело хорошее, но я тебя не за тем искал. Сам-то ты как? Что-то плоховато выглядишь, заморённый какой-то.
Саня пожал плечами.
— Да никак…живу.
— Вот и расскажи, как живёшь?
Мартынов задумался: а, действительно, как?
— Ну, когда откинулся, решил, значит, больше на зону никак. Я ведь там десять классов закончил, права получил…водительские. Жить можно. Ну, пришёл, значит, а тут местная шпана подросла. Придурки, но дерзкие, борзые. Мне что, на цырлах перед ними ходить? Они мне по жизни по колено, внатуре. Я их всех, значит, под крыло, поприжал авторитетом. Дисциплину навёл. Пока держу. Так, по мелочи народ шугаем. Им пока обычного гонору хватает, мол, мы банда, за нами, мол, сила. Но, думаю, это ненадолго. Для авторитета нужны дела, а я этих дураков под срок подставлять не хочу, и сам тоже…, за организацию банды впаяют. Да не боюсь я! Терять мне нечего. Мамка, вот, умерла. Один теперь. Не хочу, и всё! Душа не лежит. А как быть? Я уж и так, и этак. Сам работаю, их настраиваю. Но, из них кое-кто забаловался наркотой, значит, скоро чего-нибудь натворят. Вместе с ними на нары? Меня ж все за лидера держат. И менты тоже, — Саня вопросительно, с надеждой уставился на авторитета, — я понимаю, для вас…
— Зови меня Илларионом Константиновичем, привыкай.
— Для вас, Илларион Константинович мои проблемы…
— Не скажи, — Дато, задумчиво глядя на парня, повторил — не скажи. Обмозгуем…Ты вот что: мне нужен доверенный человек, чтоб до конца. Дела будут не криминальные, даже наоборот, но опасные — голову потерять запросто. Я тебя имел в виду. Ещё тогда понял: ты парень надёжный. Повторяю: дела о-очень серьёзные. Если опасаешься…
Саня вскинулся.
— Да ни в жисть! Илларион Константинович, да я… Мне такая половинкина жизнь во! — чиркнул пальцем по горлу, и тоном ниже, — за вами хоть на войну, хоть на зону.
Дато, откинувшись в кресле, пристально посмотрел Сане в глаза. Тот не отвёл. Тогда Илларион протянул через стол правую руку, раскрыв ладонь.
— Верю. Смотри, чтоб до последнего патрона. А потом финкой…а потом зубами… за яйца.
Саня без колебаний ухватился за руку матёрого волка.
— А раз так, переходи-ка ты ко мне личным водителем, для начала. Нужно чтобы ты был в любое время под боком. Годится?
— Годится, — улыбнулся Мартынов, а потом немного ревниво поинтересовался — а Серё-гу Капралова вы тоже в помощники хотите?
— Какого Серёгу? — Поднял брови Илларион.
— Ну, как же, мне Шпиц…, он же мне сказал, что вы проявили к Капралову интерес.
— Я? Он что-то напутал. Хотя…погоди. Расскажи-ка поподробнее.
В Саниных глазах отразилось недоумение.
— Тут на днях Шпиц подъехал, нет, имён не называл, но дал понять. Ну, я и подумал, что вы…, ну, интерес, то есть…и подвязался.
Он, хоть и с запинкой, но красочно расписал "блестящую" операцию Рудика Шипцова, не забыв отметить свою собственную, совсем не героическую роль, жёсткое поведение отставных военных и странное беспамятство корешей.
"Кому Рудик стучит? Монаху. Значит…, что это значит, пока не знаю, но зуб нарисую. И отставники…причём здесь отставники? Какой интерес у Доржи к ничем не замаранному пацану?"
Дато бойцовским движением поднял к подбородку кулак левой руки, распрямил и снова сжал пальцы.
— Та-ак. Слушай сюда, — Илларион сказал таким тоном, что у Сани сами собой навост-рились уши, — у меня есть враги. И, прежде всего, это глава службы безопасности фирмы — Доржи Камаев. Что-нибудь слышал о конспирации? Нет, это не чифирь от вертухая ныкать, тут дела ещё те. Так вот…. Погоди, ты, когда последний раз ел?
— Обедал, — ответил Саня, и неожиданно почувствовал настоящий трудовой голод — достань сейчас Дато из рукава серебристую скумбрию, зубами бы поймал, как дельфин. И это вовсе не означает, что дельфин поддался дрессуре — дельфина невозможно заставить де-лать то, чего он делать не хочет. Некоторые посетители дельфинария полагают, что человек приручил этих красавцев. Как же! Хрена лысого! Дельфин включается в предложенную иг-ру, как равный, как партнёр. А скумбрия в руке — это не подачка, и даже не любезность, это что-то вроде уважительного рукопожатия, ритуал духовного сближения — мы с тобой ещё те драконьи клыки — всходы на одном поле.
— Обе-едал, — передразнил Дато, — небось, одними бутербродами питаешься? То-то ху-дой да впалый. Ты давай, располагайся, я быстренько покулинарю. Шашлыки из курей и из осетрины томятся. Люблю, знаешь ли, вечерком у открытого холодильника постоять — пол-жизни недоедал, — задумчиво пощипал рыжеватые усы, — а, может, и больше. Сиди, сиди, разговор под шашлычок будет долгим.
Часть II
Отпечаток перстня
"М-да, ну и вид — краше в состав Политбюро вводили. Время, ч-чёрт… Лет бы двадцать назад я бы…. Папаша Дюма был, безусловно, прав и хорошо знал тему, поместив на язык плутоватому Планше: "сколько ни съешь, всё ж поешь только раз". Если верить биографам, старичок не раз и не два подбирался к вершинам такого богатства, что в ту пору даже пыль в воздухе вокруг него клубилась исключительно золотая, и с не меньшей же регулярностью соскальзывал в пропасть нищеты. Поговаривали, будто великий выдумщик явился в Париж, имея в кармане всего сорок франков, и якобы к концу жизни его личные накопления соста-вили всё те же сорок. Обвинения в мотовстве создатель замка "Монте-Кристо" безоговороч-но отвергал, резонно замечая, что первоначальный капитал он сохранил в неприкосновенно-сти…Так…э-э по какому поводу вспоминаем афоризмы старого фантазёра? А вот. Навер-ное, я тоскую по прошедшим годам, как бомж тоскует по употреблённой по случаю неделю назад редкостной и обильной пище, и ведь понимает пропойца, что такой случай больше не обломится, но слюновыделение работает автономно. Вот что роднит меня с бомжем — вос-поминания, воспоминания…. Нормальные ассоциации, особенно после вчерашнего. Старею, должно быть. С умилением вспоминаю себя в лейтенантских погонах, тогда с бодуна у меня в глазах капилляры ещё не лопались. А счас…. Э? Давно так безоглядно не надирался. Разве что в девяносто седьмом, после пинка под задницу. И регалии не помогли. Помнится, в тот момент я сам себе казался ржавым засапожным ножом, зажатым между кирзовым голенищем и потной хозяйской портянкой. Любому бы так казалось — ноги об меня вытирали основательно, беспощадно, с остервенением. Все, кому не лень. И где они все? Ай, ладно, бессмысленно сожалеть о днях ушедших. Что было, то быльём… — эфемерность, цепляющая за душу…иногда. Не зря же в одном из Платоновых диалогов наш ум сравнивается с восковой табличкой, на которой окружающий мир, подобно перстню, оставляет свой отпечаток. Память — сложный оттиск на воске сознания, ощутимый и, порой, болезненный, сколько бы не убеждал себя, что реально лишь настоящее. Однако, как ни крути, сильнее всего будоражит и гонит адреналин предчувствие грядущего".
Примерно такие мысли не очень бодро пошевеливались в голове Виктора Сергеевича Шершнева. Надо отдать должное: мысли двигались, хотя и вяло, но упорядоченно, Виктор Сергеевич давно дисциплинировал процесс собственного мышления. Стоя перед зеркалом в туалетной комнате и оттянув пальцами кожу под глазами, генерал лейтенант в отставке, де-путат ГД и сопредседатель СОТОФ без удовольствия рассматривал своё отражение. Он от-крыл холодную воду, выбрал небольшое махровое полотенце, подержал под струёй, отжал и приложил к лицу, согнувшись над раковиной. Постояв так с минуту, аккуратно продёрнул мокрое полотенце сквозь хромированное кольцо, поводил руками под тихо жужжащим фе-ном и направился в рабочий кабинет, минуя закуток с диваном — комнату отдыха, прозывае-мую "плацкартой" за соответствующие размеры.
Лет этак шесть с половиной-семь тому, группа отставных военных, все в немалых чи-нах — от полковника до полковника с приставкой "генерал", повязанная общей судьбой и общей бедой, взлелеяла идею создания общественной организации, способной объединить под своим знаменем всех тех, кто ещё недавно носил погоны. Так родился СОТОФ — Союз Отставных Офицеров. Программный лозунг выдвинулся сам собой — ясный и понятный, как безоблачное небо над всей Испанией: "Бывшим защитникам Отечества — достойную пен-сию, достойное жильё, достойную жизнь!" Казалось бы, чего уж тут непонятного? Солдат, четверть века мотавшийся по глухим весям нашей необъятной Родины по принципу "куда пошлют"; иногда годами не имевший возможности жить вместе со своей семьёй; как пре-данный пес, недрёманно оберегавший радиоактивное жерло — ядерный щит страны; первым встававший под пули в горячих точках — заслуживает, как минимум, уважения. Кукиш без масла под нос!"…ваше сердце под прицелом…". Циничная технология лихорадочного де-лежа "народного достояния" принципиально не учитывала интересы Армии, что не удиви-тельно: тех, кто заказывал музыку, никак не устраивала обороноспособная Россия, а устраивала гигантская куча дерьма на одной шестой — нет, после Беловежской уже поменьше — части суши. Если при этом загнобить офицерство — можно реально сформировать пятую колонну. Почти удалось. Польша, в лице Збигнева Бжезинского, жестоко мстила за более чем двухвековое унижение. Идеологические внутривенные и подкожные финансовые инъекции эффективно перестраивали метаболизм страны, задёрганное народонаселение, вопреки криминальным реалиям и повальному обнищанию, продолжало истово верить в светлое будущее. Шестёрки неожиданно становились тузами, пешки проходили в ферзи, королей сбрасывали с поля с матом или без такового. Кое-кто из новых хозяев попадал не только под меткий журналистский обстрел — помимо чернил в ход шло настоящее автоматическое оружие, а так же подствольные гранатомёты, радиоуправляемые мины и прочие дьявольские штучки. Карта России тлела и обугливалась в районе Северного Кавказа, ветры демократических перемен грозили раздуть пламя, при этом пожар мог перекинуться к соседям.