Они переглянулись, как старые знакомые. И больше ничего.
С того утра проходившая мимо девушка стала вносить в жизнь Георгоса капельку радости, надежды, скрашивать его однообразные пустые дни. Много раз давал он себе слово выйти на улицу, заговорить с ней. Но его терзали сомнения. В глубине души он боялся разрушить волшебный замок, созданный его фантазией, такой легкий воздушный замок, что стоило ее устам произнести хоть одно неподобающее слово, как он рухнул бы.
Поэтому часто сидел он у окна, не спуская глаз с противоположного тротуара; делал вид, что поглощен обдумыванием чего-то, или просто насвистывал какой-нибудь мотив.
II на этот раз девушка прошла по улице, неся в руке завтрак, завернутый в газету.
«Может быть, мы так никогда и не познакомимся!» — подумал Георгос.
Он закрыл окно и углубился в свои занятия.
28
У Мариго на душе стало как будто немного легче после того, как она поделилась с сыном. Ей казалось, что она начала даже понимать Клио. В полдень она вышла посидеть к воротам. Ей хотелось погреть на солнышке свои старые кости.
По улице шел бродяга по кличке Медведь. Он был босой и вопил громким голосом. Вокруг него, как мухи, увивались ребята.
— Медведь! Медведь!
— Поголоси, Медведь, по своей матери! — кричали мальчишки.
Медведь нисколько не менялся с годами: все такой же тощий, оборванный, не знающий ни стыда, ни совести. Когда ему приходила охота, он выполнял разные поручения, а то попрошайничал или тащил, что плохо лежало. В предместье все его знали.
— Поголоси, Медведь, по своей матери! — вопили малыши, швыряя ему за пояс камешки.
Медведь хохотал. С ребятами он был в дружбе. Скорей позволил бы он руку себе отрубить, чем дал кого-нибудь из них в обиду. Но сейчас ему было лень кататься по земле ради их забавы.
— Пошли вон! Пошли вон! — ласково гнал он их.
Мариго с грустью покачала головой.
— Оставьте беднягу в покое. Вы порвете на нем штаны.
— Хе-хе, тетушка Мариго! Помнишь, как я притащил к вам купель? Хе-хе, а муженек твой окунул туда эту толстуху, — прошамкал Медведь.
Завидев Мариго, он обычно тут же вспоминал о крестинах Никоса и покатывался со смеху, держась за живот.
— Я дам тебе за это мышеловку… Вот она, гляди, — сказал ему один из мальчишек.
— Целуй крест, сорванец!
— Да вот она! Чего мне тебя обманывать?
Медведь разлегся на спине посередине улицы и задрал ноги. Это был его коронный номер. Где бы он ни появлялся, весельчаки потешались над ним. Они уговаривали его отколоть какой-нибудь номер и, столпившись вокруг, глазели. Кое-кто бросал ему мелкие монеты. Но иногда Медведь часами ради собственного удовольствия выл и катался по земле. А если люди проходили мимо него, сердито надувшись, то он негодовал на них.
— Оставьте его, ребятишки, в покое! Пусть идет себе своей дорогой. Встань! — испуганно сказала Мариго.
Нет, она не в состоянии была смотреть на это зрелище, подобные шутки Медведя болью отзывались в ее сердце. Ей казалось, что в этом бродяге сидит дьявол, издевающийся надо всем, во что она верит.
Дочка бедного железнодорожного служащего, Мариго выросла в афинском квартале Метаксургио, в сыром подвале и с самого детства не видела вокруг себя ничего, что бы скрашивало жизнь. Ей никогда не давали досыта поесть; вазочку с конфетами выставляли на стол, только когда приходили гости. Кот был ее единственным другом. Игрушками она могла лишь любоваться в витрине большого магазина, когда ее посылали за покупками в соседнюю лавчонку.
Родители ее были люди простые и богобоязненные. Мариго боялась ослушаться их, даже став уже взрослой девушкой. Мать ее, строгая женщина, считала, что дочка прежде всего должна с утра до вечера хлопотать по дому. Мариго запомнила на всю жизнь, как мать, умирая, бранила ее за то, что она истратила в каких-нибудь два дня целую бутылку оливкового масла. «Никогда не будешь ты хорошей хозяйкой», — прошептала больная и вскоре закрыла навеки глаза.
И Мариго научилась быть бережливой, уважать мужа, почитать семейные традиции, верить в бога. Научилась жертвовать собой ради других. Для себя самой ей ничего не надо было. Эти моральные устои и бедное приданое, сделанное ее собственными руками, — вот все, что она вынесла из родительского дома, последовав за мужем, предназначенным ей судьбой…
Медведь окунул голову в грязную лужу и точно в порыве вдохновения стал болтать руками и ногами.
— Аман, аман, матушка моя! Ох-ох-ох! Бездельница, толстуха! — тянул он, точно причитая по покойнице.