Ромашкин подставил палец к уху и помаячил головой — «слышу, понял», перекричал-таки Дмитрий Михайлович трескотливый мотор комбайна. Коля, опередив агронома, забрался за руль, пришлось хозяину рядом садиться. Шурка сбегала к полю, выдернула из рядка горсть собственной работы, вернулась бегом, положила колосья на заднее сиденье, рядом с колосьями упала сама, потормошила механика за плечо, пока тот не обратил на нее внимание.
— В чем дело?
— А ни в чем. Трогай, родимый, села я. Фу-у! Все на свете сопрело в вашей технике безопасности.
Шурка сверкнула замком-молнией и, как молодая бабочка из кокона, завыбиралась из комбинезона. Высвободив плечи, изогнулась и принялась стаскивать льнувшие к телу рукава. За рукавом полезла кофточка, хрустнула пополам единственная пуговка на вороте, брызнул белизной кружевной овал сорочки, под которую уходила глубокая темная теплая ложбинка. Агроном обернулся что-то сказать Шурке, да так и остался с приоткрытым ртом на эту ложбинку.
— Ну чего уставился? Ослепнешь.
— А ты не сверкай тут, как вольтова дуга, — отшутился дядя Митя. — Я о чем думаю, Александра… Ты не будешь возражать, если мы поручим твоему Семену кружок молодого механизатора вести? А то нашим ребятишкам, летом особенно, девать себя некуда, шастают по сараям да огородам.
— Не, не, не! У нас своих кружковцев шесть штук. Отвернись, сказала.
Дмитрий Михайлович крякнул сизым селезнем, сел прямо, вытер губы, помешкал, снова поворачивается.
— По-моему, он потянет. Если уж тебя обучил…
— Галаганов мой многому кой-чему обучил меня, детей тому рановато учить еще.
— Самое время, — не уловил подвоха агроном.
— Толкуйте с ним, я при чем? Это его дело.
Шурка, расправив подол юбки, положила поперек коленей пучок пшеницы и складывала в горсть стебелек к стебельку, колос к колосу, обкусывая длинные соломки. Выбрала, которые получше, обмотала последним, завязала — получился маленький снопик. Положила его на ладонь и любуется. А снопик такой упругий, усатый, желтый, манящий. До того манящий, что и агроном за ним потянулся подержать.
А Шурка, придерживая наготове свернутую спецовку и пучок колосьев, вытягивалась то через одно плечо водителя, то через другое, отыскивала просвет в запыленных стеклах, прищуривала поочередно глаза в надежде хоть что-то увидеть, не видела ничего и потихоньку вздыхала. И вдруг выпрямилась, застегнула ворот кофты на половину пуговки, перешпилила шишку косы на затылке, полупуговка снова расстегнулась, оторвала ее совсем и приоткрыла дверцу.
— Поджидает.
— Кто кого поджидает, Александра Тимофеевна?
— Меня. Педагог мой. Во-о-он у нефтебазы.
— Остановочку прикажете делать?
— Делай, делай, голубенок белый, — пропела Шурка и выпорхнула из кабины. — А подборочку своей косовицы я по кругу дам.
— Не получится.
— Еще как получится! Получится ведь, Дмитрий Михайлович?
— Н-не зна-а-ю, — не поддержал Шурку агроном.
— А и знать нечего. Ходка — вдоль, ходка поперек. Что так на эдак — квадрат, что эдак на так — все одно тот же квадрат. Ай, да ну вас! Ой, а гостинец-то. Чуть не оставила. Все!
Шурка захлопнула дверцу, «газик» уркнул и укатил навстречу Лежачему Камню, чтобы не мешать оставшимся. Деревенские люди застенчивы.
Присланный механик с улыбчивой для Лежачего Камня украинской фамилией Рябашапка только с приезду показался ручным, стеариновым, что ли. Подогрей маленько — и лепи из него любую свечку. Хоть копеечную, хоть рублевую. Но как раз в подогретом-то в нем и обнаруживалось все на свете: и твердость характера, и принципиальность, и настойчивость, и выдержка, и еще что-нибудь в этом роде, но покороче. Убедил-таки он агронома, старого агронома, продутого ветрами, прожженного солнцем, просвеченного рентгеном молний, клейменного горячим и холодным железом, до конторы не доехали, убедил назначить Балабанову в паре с Димой Ромашкиным на подборку и обмолот.
Высадив Шурку с колосками для Семена против галагановского склада горюче-смазочных материалов, против ГСМ сокращенно, Коля раскрепостился и заговорил на смешанном смешном языке, полслова по-русски, полслова по-украински. Он вроде бы и дурачился, но дурачился с умом: я, может, и шучу, а вы, Дмитрий Михайлович, как хотите воспринимайте.
— Хитришь. Ой, хитришь, — грозил ему пальцем агроном.
— Ни. Ни якой хытрости тут нема. Ставь Балабанову на обмолот, тай годи. Не прогадаемо. З двомя царями ца Гапка. Ей-бо з двомя. Одын — у голове, другий — ось туточки ось, — ткнул Коля кулаком себя под сердце.