Софья. Ты правда так считаешь?
Валентина. Конечно. Но теперь люди предпочитают сдаваться без боя.
Софья улыбается, как будто все только что сказанное ее не касается.
Ты из всего делаешь драму. А я просто принимаю все, как есть, и живу дальше. Потому что я знаю жизнь. И знаю, какой она никогда не будет!
Петр удивлен спокойствием Софьи. Тем временем Валентина начинает нападать на Петра.
А вы — просто старый, плешивый идеалист! Да-да, старый и плешивый! И рубашка на вас не по возрасту. И брюки нелепые. Нет ничего хуже мужчины, который не умеет стариться с достоинством. (Садится в стороне, истощив всю свою агрессию). Мне, кажется, обещали чаю. (Неожиданно переходит на крик, как будто не знает, что еще сказать). Мне чаю обещали!
Петр. Я принесу.
Софья. Нет, я сама схожу.
Она выходит, улыбаясь. Петр остается стоять рядом с картиной. Валентина по-прежнему сидит на месте.
Валентина. Она хорошая девочка. Никогда никого не обидит. Просто она слабая. И еще бог не дал ей таланта. Знаете, ее отец был солдатом. Я была с ним знакома всего три недели. Он утверждал, что где-то шла война. А я ничего такого и не слышала. Потом он сказал, что его батальон отправляют на фронт. Я, конечно, никогда никакого батальона в глаза не видела. По его словам, Франция воевала где-то в Абиссинии. Но я не проверяла. А вы не знаете, была такая война?
Петр. Не знаю, никогда не слышал.
Валентина. Вот видите. А теперь уже трудно что-либо выяснить.
Петр. Это было в Париже?
Валентина. Да, в Париже. Париж и Ленинград — это все, что я видела в своей жизни.
Петр выдерживает паузу.
Петр. Вы, наверное, с разными знаменитостями встречались.
Валентина. Ну что вы. Ничего такого не было. Да мне это было и неинтересно. Хотя однажды меня позвали на вечеринку, где должен был быть Форд Мэдокс Форд.
Петр. Это писатель? Ну, вот видите!
Валентина. Я о нем слышала только потому, что говорили, будто из всех современных писателей он моется реже всех. Поэтому я не пошла. (Она качает головой). Никто не понимает. Даже малейшего представления не имеет, как нам жилось. Мы были очень бедны. Ничего не могли себе позволить. Да, в нашей школе собралась занятная публика! Все как один без гроша. Венгры, один китаец, несколько американцев. Хотя нет, у американцев деньги водились, но больше ни у кого. Один мальчик даже собрался подработать натурщиком, хотя сам был одним из нас. Но ему очень деньги были нужны, вот он и решил, почему бы не попробовать? Мы и так целыми днями видели перед собой обнаженных мужчин и женщин. Он говорил: «Вы же из-за них не смущаетесь. Люди приходят, снимают одежду — и все. А я почему не могу? Дайте мне заработать!» Но мы устроили собрание, мы были категорически против. Это было бы словно какую-то черту переступить. (Она глубоко задумывается; пауза.) Обнаженный незнакомец — это одно дело. А один из нас — совсем другое. Это было бы неправильно.
Петр уважительно выжидает.
Петр. Это была художественная школа?
Валентина. Школа живописи при монастыре Cвятого Сердца Христова. На бульваре Инвалидов.
Петр. А кто у вас преподавал?
Валентина. Человек, говоривший, что хочет превратить своих агнцев во львов.
Петр. Это кто же?
Валентина. Анри Матисс.
Пауза.
Петр. Матисс?
Валентина. Да.
Петр. Вы имеете в виду — тот Матисс?
Валентина. Я так и сказала — Матисс.
Петр. Да, да, я понял.
Валентина. А почему вы так удивились? Вы что, его поклонник?
Петр. Только подумать, он был тогда жив! И был вашим учителем! Звучит просто невероятно.
Валентина. И, тем не менее, это факт.
Петр. Я не знал, что он преподавал.
Валентина. Всего три года.
Петр. А потом?
Она оборачивается и смотрит на него.