Насколько мне уже сообщал тот небольшой слой воды, которым я успел укутать лежащего пилота, пока длился разговор, состояние его было вполне удовлетворительным. Все системы организма работали нормально. Ну, насколько это может быть «нормальным» для угнетаемого смертельной болезнью организма. То есть, прийти в сознание он, теоретически, мог.
Оставалось только воплотить теорию на практике. Выбрал для этого я самый простой и доступный способ: настойчиво похлопал по щекам… ну и провёл стимуляцию нервных окончаний водой в нескольких довольно чувствительных и болезненных местах. Что интересно — помогло.
Даже странно как-то: неужто дежурная бригада, нашедшая тело в кабине, не сделала этого сразу? Или, они сделали, но у них не получилось, а тут, у меня, наложились ещё какие-то факторы? Такие, как тряска на каталке, уличный холод, дополнительное время, прошедшее с момента обнаружения тела… Можно долго гадать, но, в моём случае, дело это бессмысленное: получилось и получилось. А уж, почему — хрен с ним.
— Илья, — поймав сфокусировавшийся взгляд пациента на своё лицо, строго обратился к нему я. — Ты жив. Ты в машине скорой помощи. На земле. Я могу прямо здесь и сейчас провести операцию по удалению твоей опухоли. Нужно твоё решение: ты соглашаешься или отказываешься. Прямо сейчас.
— А?.. — вытаращился на меня он.
— Сейчас. Тебя оперирую. Да или нет? — максимально короткими фразами, с паузой чуть ли не после каждого слова, настойчиво повторил я. — Удалять твою опухоль или нет? Десять секунд на ответ! Ну? — добавил я. — Десять. Девять. Восемь… — начал любимое своё дело: вести отсчёт. Крайне эффективный педагогический приём. Жестокий, жёсткий, стрессовый, давящий… поэтому, неразрешённый к использованию в школе. Но вот за её пределами — работает безотказно.
— Четыре. Три…
— Да! — чуть ли не прокричал лежащий пилот. — Да! Удаляйте!
— Спи! — тут же, уже спокойно велел я и провёл рукой по его лицу, со лба к подбородку, как нас учили на секции делать в… так сказать, неофициальном Кунг-фу. В той технике, которую в других искусствах, школах и спортивных стилях ещё называют запрещённой или «грязными приёмчиками». Конкретно это движение мы отрабатывали как предваряющее перед захватом за нижнюю или верхнюю губу — такое себе удовольствие. Но само движение красивое: пальцы со лба скользят по глазным яблокам, вынуждая, заставляя их рефлекторно закрыться веками.
Не знаю, зачем я его сделал сейчас. Просто показалось мне уместным. А он действительно взял и отрубился. Хотя, в его состоянии, это не стало чем-то слишком уж удивительным — сил он потерял много. Ему сложнее было в сознании находиться, чем его снова потерять.
Хотя, его состоянии, больше действительно сон напоминало, а не потерю сознания. Но и сахар с ним!
Ведь дальше началась работа. Катерина говорила мне, что именно делать, а я это делал. Причём, как ни странно, влиять, «продавливать» сопротивление тела Ильи стало намного легче. И «намного» — это намного! Очень заметно, в сравнении с тем, что я чувствовал в самолёте. Даже интересно стало, почему: в расстоянии дело? В непосредственном контакте? В сознании? Хотя, какое сознание: там, в самолёте, парень из себя кучу кровоточащих кусочков представлял — откуда в ней сознание? Но, не суть.
Что собой представляла моя работа? Операцию. Да: почти обычную, почти традиционную операцию. За тем лишь исключением, что не пользовался я никакими другими инструментами, кроме своей воды. Но, они и не требовались: вода же моя и резала, и держала, и хватала, и вынимала, и зашивала, точнее «сращивала». Любой хирург позавидует такому «инструменту».
Рак печени. Опухоль размером с куриное яйцо. Неоперабельная… обычными средствами. Да, даже, если бы она меньше была, и гениальный хирург из Неодарённых взялся такую операцию провести, то заняла бы она, как минимум, несколько часов. У меня было меньше тридцати минут, обозначенных Катериной.
Не знаю, что случилось бы, что бы она предприняла, если бы я не уложился. Может быть, и ничего. Может быть, наш рейс бы задержали настолько, насколько потребовалось бы. Может быть. И даже скорее всего. Но! Срок был назван. Я с этим сроком согласился. А значит, должен был уложиться в него.
И я уложился. В двадцать девять с половиной минут. Но сказать, что это было просто, язык бы у меня не повернулся. Двадцать девять минут предельной концентрации и эмоционального напряжения.
Хорошо ещё, что Катерина, хотя бы за анестезиолога поработала: синтезировала своей водой какие-то вещества, которые ввела пациенту ингаляционным путём. Вещества, не позволившие ему проснуться от боли в разрезаемом мной теле. Иначе, даже не знаю, пришлось бы отцову (по миру писателя) присказку реализовывать. Ту самую, которая: «Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается». Бррр! Даже представлять такое жутко.