«А еще у него проблемы с отцом», — вспомнила я. «Рей, присмотри за Синдзи», — вспомнила я.
— Лучше вернитесь в общежитие.
— Выгоняете?
— Нет.
Синдзи поднял руки, откинулся на спинку стула и рассмеялся. Смех вышел серый.
— Все, я сдаюсь. В точности, как говорила Мана. Вы неподражаемы!
«„Как говорила Мана“. Мана. Надо запомнить».
— Ясно, — кивнула я в ответ.
Икари-кун потер глаз кулаком и с грустной улыбкой посмотрел на меня:
— А можно я к вам на урок приду? В смысле, когда вы будете хорошо себя чувствовать?
Я промолчала. У его просьбы было много смыслов, и большинство — оскорбительные. Он встал и поставил чашку на раковину, дернул за шнурок на своей пайте. Слепо провел рукой по рабочей поверхности стола.
— Наверное, я много извиняюсь, да? — спросил Икари-кун, глядя в окно. В стекле отражался он сам, отражалась моя маленькая кухня. С той стороны заглядывала невидимая осень, но никакого отношения к делу она не имела.
— Нет.
— Знаете, я не привык к этому всему. Ни на грамм, — буркнул он, по-прежнему глядя в черное зеркало. — И не привыкну.
«Я». Вот чего много у Икари-куна, подумала я, ощущая новую — которую уже? — волну раздражения. И поза какая наигранная. «Икари-кун болен, — привычно отреагировал разум. — Он узнал об этом вчера, накануне ночью убил Ангела, и половину этой ночи пил с новыми знакомыми».
Я тоже встала, поправляя ворот халата. Ноги в тапках мерзли.
Болен, надо присмотреть за ним, он пил, — это все, конечно, хорошо, но уже почти четыре часа утра. И вообще, причем здесь я? Что-то коснулось моей руки. Я опустила взгляд и увидела почти детское прикосновение: тремя пальцами, очень бережное и неуверенное.
— Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Хорошо?
Я убрала руку и кивнула. Икари-кун кивнул в ответ и, неловко сутулясь пошел обуваться.
— Спасибо, Рей, — сказал он — простой силуэт под слабой коридорной лампочкой. — И простите.
Хлопнула дверь, лица коснулся щекотный зябкий сквозняк — коснулся и исчез. Я подняла к глазам запястье, пытаясь найти там что-то на месте прикосновения Икари-куна. Запястье как запястье, кожа как кожа. Бледная, вена светится.
«Рей, иди спать», — решила я, гася в кухне свет. В темноте особенно остро вспыхнул запах прогорклого красного чая. Дом показался мне особенно пустым и темным, и я поспешила под одеяло. Привычно обожгла холодом кровать, привычно вломилась в голову обезумевшая боль, которой надоело мое невнимание к ней.
Оставалось только лежать, греть постель и одеяло и пытаться закрыть глаза, в которых стояли колючие слезы.
«Глупая боль», — подумала я и заснула.
В голове плыло что-то сладкое, почти приторное, липкое. Я выпутывалась из него, а оно одурманивало патокой, обволакивало. Ощущение было смутным, но необычайно сильным. Приятно ломили словно бы натруженные суставы. Восприятие собственного тела возвращалось толчками, нехотя и с ленцой.
«Проспала», — поняла я еще до того, как увидела часы.
Дальше был ускоренный ритм всего. Всего — в том числе и боли. Постель — можно не собирать. Притормозить, чтобы угомонить приступ. Умыться.
Линзы.
Взятая было скорость споткнулась. Можно торопливо есть, одеваться, учить урок и пить кофе, даже IV-катетер можно ставить впопыхах. Но нельзя быстро надеть контактные линзы.
Или это я просто не научилась.
«Семнадцать минут урока, — считала я. — Семнадцать тридцать две, тридцать три…» Время бежало от меня — время моего урока, на который меня даже не удосужились разбудить. Почему — решим потом.
Я уже на кухне, а песок в глазах все не проходит. Это не резь, не боль: я правильно поставила линзы, — это всего лишь ночное пробуждение, полное боли, красного чая и молодого Икари, который говорил, говорил, говорил…
«А ты все думала, думала, думала…» — закончила я мысль, ощущая знакомый по предутреннему бодрствованию прилив раздражения. Я ела хлебец, просовывая руки в рукава плаща.
Не забыть вытереть крошки, решила я, распахивая дверь в хмурую изморось. Черная глыба учебного корпуса маячила перед глазами, все остальное терялось за пределами восприятия.
Осторожно, Рей, смотри под ноги и будь осторожнее. Брусчатка, бордюры, лужи. А также коллеги, ученики и прочие.
— Аянами-сан?
Я немного замедлила шаг и повернула голову, ища окликнувшего меня. Им оказался Редзи Кадзи, инспектор и соглядатай концерна «Соул», только одетый в рабочий комбинезон и вооруженный садовыми электроножницами.
— Доброе утро, Кадзи-сан, — сказала я, переведя дыхание.