— Доктор Акаги рассказывала об инциденте с Кэт Новак?
Ибуки пожала плечами:
— Доктор Акаги заперлась у себя.
«А ты — в себе».
Нужно всего лишь набрать побольше воздуха и внимательно следить за речью. Это не так сложно, правда, Рей? Майя Ибуки должна понять весь — весь, без остатка — ужас произошедшего, потому что я хочу ее попросить…
— Нет, — сказал Майя. — Рей, пожалуйста!
Не голос — слабый писк. Прости, Майя. Я вижу, что у тебя сегодня тяжелый день и без меня, но:
— Надо.
— Рей, ты же знаешь, что мне запрещено колоть тебе…
— Ты не будешь мне ничего колоть.
Она молчала и смотрела на меня, и я видела ее эмоции лучше, чем глаза, чем лицо: их скрывало сияние монитора за спиной медсестры.
— Но…
— Я вколю сама. Мне нужны три ампулы. Три шприца.
Остальное все есть, добавила я про себя.
— Три дозы симеотонина. Шестьдесят часов без боли, — сказала Майя. Медсестра смотрела мне в глаза, но видела только ход своих мыслей. — Шестьдесят часов чистого и ясного разума.
Я молчала. А попутно — порадовалась, что Ибуки ненадолго отвлечена от монитора: удаление огромной папки закончилось успешно. По крайней мере, так считала операционная система.
— Ты понимаешь, чем рискуешь?
Почти гарантированный прогресс опухоли? Общее ухудшение состояния? Да, пожалуй, я понимаю, чем платят за полное устранение боли. А еще я знаю, чем рискуешь ты, Майя. А еще я почему-то уверена, что так нужно. Потому что — вкус железа. Потому что — трещина в стене. Потому что — скорчившийся на полу Икари-кун, который иначе никогда не сможет меня заменить. Мне нужно сделать укол, мне нужно много времени со всем разобраться.
И не забыть: Икари-кун должен наконец прочитать «Специальные процедуры содержания».
Боль — это образ жизни. Это цвет. Это звук. Это особые очки и наушники, это ватные накладки на кончиках пальцев, когда кусочек мела в руках, маркер или стило от презентационной доски кажутся чем-то — только не самими собой. Можно жить и работать с болью, но нельзя считать, что мир с нею и мир без нее — это один и тот же мир.
В ванной было парко. Я ощущала весь объем — весь и сразу, он не падал на меня окровавленным молотом, а обволакивал, он просился в глаза, а не настырно лез. Пар свербел где-то под горлом, хотелось откашляться, хотелось теплого чаю с молоком и просто ночи перед монитором.
Я повернула голову: легкое движение, уверенное движение. Мышцы отвыкли так двигаться. Перед глазами оказался согнутый локоть, в сгибе видно белизну ваты. Если я перегнусь через бортик, то увижу на полу шприц и ампулу. Впрочем, я и так помню, куда они упали, потому что мир без боли — это совсем, совсем другой мир.
В зеркале отражались потухшие глаза, отражалась я и клочок другого мира, который не похож на мир после таблеток или обычных уколов. Я смотрела, как катятся по коже крупные капли, как они затаиваются в ложбинках на ключицами, как скользят по животу.
Мне было интересно. Интересно — и жутко, потому что мое оружие и мой наездник, моя EVA словно бы исчезла из головы. Я беззащитна и слепа против Ангела, я вижу другой мир, мои глаза совсем другие, хоть и такие же красные, — и это интересно. У меня полчаса вынужденного безделья, полчаса оглушения опухоли, когда мне нельзя в лицей и в лицейское общежитие.
Поесть? Вытереться — медленно и со вкусом, изучая незнакомое тело? Вернуться в воду?
Я завернулась в полотенце и пошла в комнату, к свечению монитора. Решение было спонтанным, легким и совершенно очевидным, клавиатура — податливой, и клавиши утапливались сами собой, перенося в тестовый редактор то, что плыло у меня в голове.
<Икари-кун, боль — это твой мир, начиная с ноль-первой фазы астроцитомы. Иногда ты будешь выпадать из этого мира: таблетки, уколы, беспамятство. Не дай себя обмануть: того, что ты увидишь, потеряв связь с EVA, — не существует.
Отнесись к этому, как ко сну, после которого следует неминуемое пробуждение.
Пожалуйста, Икари-кун. Не поддавайся наваждению>.
Не поддавайся, шептала я. Не поддавайся.
Мне было легко: без боли, без мотивации, без необходимости здесь и сейчас тратить драгоценное время, и даже слезы в уголках глаз набегали как-то легко.
И почти не пекли.
Мари я нашла прямо вслед за оглушительной вспышкой.
— О, dear Lord, Рей!
Свет фонарика взорвался у меня в голове, и я открыла глаза лишь спустя пару секунд. «Боли нет, — сказала я себе, но уверенно получилось только со второго раза. — Боли нет». Илластриэс уже отвела в сторону фонарик, ее очки блестели в темноте.