Я видела все — все и сразу. Гротескный Шпиль, жилы мха в морщинах камня, ртуть болотного окна, и даже — не зрением, чутьем, — видела первую линию Периметра. До стены депрессивного излучения оставалось почти шесть километров. Шесть километров холодной влаги, камня и торфяной осени.
Я это видела, я слышала, как шуршат секунды кредита. Хотелось успеть как можно больше. Впрочем, как всегда.
Снимки ложились на карту памяти быстрее, чем я успевала рассмотреть план. Я еще не работала — я просто утоляла голод, жадный любитель, дорвавшийся до красивого ландшафта.
Мое — спуск. Мое — спуск. Мое — спуск.
Я остановилась не от насыщения, у меня не заполнилась карта памяти — просто на какую-то долю мгновения ощутила себя Ангелом.
— Аянами?
Я оглянулась, пытаясь понять, что чувствую. Слышался грубый хруст разрушенного одиночества: у разлапистой сосны стоял Икари и удивленно озирался. Я видела его глаза и не могла сказать, что именно он сейчас видит. Это был бесфокусный взгляд — жуткое зрелище, если всматриваться в зрачки и знать, как смотреть.
Сложное умение, которого он, кажется, даже не осознает.
— Вы… — неуверенно начал Икари-кун и замолчал, беспомощно озираясь.
Очень хотелось ответить: «Да, я». Наверное, я бы так и ответила, если бы не взгляд. Икари будто приковало к Торфяной низине, он весь был там — среди словно бы высеченных из тумана колонн, среди завитков ржавого торфяника. Он там видел что-то сильное и притягательное, что-то куда более сильное, чем-то, за чем он пришел.
Торф. Туман. Камень. Колонны воплощенной серости.
Я поймала себя на том, что тоже смотрю туда. И что мне обидно.
— Там что-то произошло, верно?
Это было как удар. Я все еще помнила пощечины ветра, помнила, как меня вышвырнуло из горящей воронки микрокосма. Помнила колючее прозрение: с этим Ангелом что-то не так. Он был чудовищно силен, силен в своей агонии.
Я помнила ветер, помнила, как он прошел мимо меня. Как спустился в долину и умер там.
— Умер? — удивился Икари. — В смысле, сам?
— Да.
Я еще слышала, как мои мысли плавно перетекали в речь. Плавность удивляла. Как это, должно быть, просто и странно: говорить, едва думая. Как звучит жизнь, когда можно так? Можно, конечно, спросить у Икари-куна. Но он вряд ли поймет мой вопрос.
— Когда это случилось?
Он снова смотрел вниз — туда, где я не победила.
— Два года назад. Шестого апреля.
Время мягко напомнило мне, что я его теряю понапрасну.
— Простите.
Он в порядке — настолько, чтобы беспокоится о тревожном ландшафте. И этого достаточно, рада за него. Я нащупала ногой надежный камень и начала спускаться вниз. Неснятые завитки тумана ждали меня.
За спиной слышался шорох и удары подошв о выступы породы. Икари-кун не отвяжется. Говорить не станет, но и не уйдет. Я хочу думать, что это какая-то немая договоренность, какой-то контракт. Он будет молчать, я уверена. Не знаю, почему так. И если я повторю, как заклинание, эту мысль еще несколько раз, все станет былью, как в детстве. Если долго терпеть боль, шепча просьбу, то придет медсестра, хоть ты ее и не вызывала. Иногда спасение приходило так не скоро, что казалось простым совпадением, но вера в повтор, вера в силу простого цикла слов оставалась незыблема.
Этим утром мне хорошо мечтается.
Мы остановились недалеко от Гротескного Шпиля. Я видела, как Икари-кун заглядывает в просветы между скалами, явно желая лучше его рассмотреть. Он молчал и шел за мной, позволял молчать мне, и это стоило благодарности, пускай даже такой.
Вера Стоук-Хантинг, Ангел, Который Умер. Она оставила после себя тысячи отчетов, новый шифр классификатора СПС и вот это — блестящую иглу, растущую из скопления сине-серых друз. Сорок две тысячи двести шестнадцать миллиметров впивающейся в небо загадки. Объем Шпиля колебался в зависимости от расстояния между Землей и Юпитером, а его химический состав — вполне земной и понятный — не имел ничего общего с физическими свойствами.
Икари-кун рассматривал зеркальную поверхность Шпиля и видел загадку даже без отчетов, даже без пламени в моей памяти.
«…Этот огонь был ненормальным, неправильным. Он пожирал микрокосм изнутри, и нити синего, такие хлесткие, такие пронзительно-звенящие — корчились, дрожали и прекращали быть. Огонь проходил сквозь меня.
Это была не моя болезнь, но я много знала о такой игре цвета, света и мрака.
Ангел, бывший Верой, уходил прочь, беременный собственной смертью…»
Порой мне кажется, что проводнику Рей Аянами не поверили. Десятки раз опрашивали, но так и не поверили, потому что Вера Стоук-Хантинг официально записана в мой мартиролог. Потому что никто и никогда толком не изучал Гротескный Шпиль — единственное в своем роде надгробие сверхчеловека.