— Я отравила Ангела собой.
— Отравили?
— Да. Ангел очень прочен и даже при самосоздании — устойчив.
Я влезла в воспоминания человека, прото-Ангела. Отравила их ложью, своими выдумками. Я додумала то, чего не было — и, дождавшись, пока он проглотит яд, встроила себя в Ангела. Ассоциации, образы, зацепки, кластеры памяти…
<Я иду по улице, разглядывая витрины>
<Книга. Меня тошнит от таких сюжетов, но я читаю, восхищенная поразительным, ни на что не похожим языком>
<«Это средство от насморка мне не подойдет!»>
<Я люблю закаты, когда видно…>
Мои клинки, которыми затыкались его жилы, его вены. Лишние нервы в нервных узлах. Нужно их только вытащить.
— А потом? — зачарованно спросил Икари.
«А потом — „Я — это я“».
— Потом я покидаю Ангела, и он рушится, не в состоянии жить без этих фрагментов.
— И… Как вы поняли это?
— А как вы поняли, что можете его уничтожить?
Икари помолчал, и в его упрямом взгляде зрел очевидный ответ. Убивать — это как дышать. Или, если не быть такой поэтичной — как срыгивать.
— Ничего не помню. Увидел вас с этой статуей — и все. Очнулся уже с кислородной маской на лице.
Зато помнила я. Вихрь неслыханной мощи, который уничтожает плоть Ангела.
И — всхлип.
Гитара у столика вздрогнула плачущим звуком, и я ощутила, что Икари сейчас невольно высвободил что-то из способностей EVA. Он мельком глянул на свои ладони и поспешил сцепить пальцы рук. Тишина сгущалась, как остывающая смола, я увязала в ней, увязала в отчаянном взгляде Икари.
Он отвел глаза, и я вдруг захотела уйти и обдумать все свои насущные вопросы. Просто так, чтобы не ввязываться в разговор, последующий за этим виноватым взглядом.
— Аянами, простите… Я хотел спросить…
«Сейчас».
— Что вы увидели обо мне?
Икари удивленно моргнул, а потом сутуло осел в кресле. На его плечи и лицо сразу легло лет пять, не меньше, а у губ слева пошла морщина: «Неправильный прикус», — поняла я, прозревая.
— Меняемся, Аянами?
— Да.
Очень хотелось добавить: «Я спросила первая», но он и сам все понял. Понял — и улыбнулся виновато.
— Я видел свет. Он лился откуда-то из-за спины. Из-за вашей спины, я так понимаю. Вы смотрели в лицо умирающему, и он плакал.
— Все?
— Н-нет, — Икари покусал губу и посмотрел на меня исподлобья. — «Мой ангел».
Кажется, я все-таки вздрогнула.
— «Мой ангел»?
— Да. Так он сказал. Простите, Аянами, я… Это был кто-то близкий вам?
Я молчала — даже не знала, что и сказать. К счастью, это было нормальным, а вот Икари говорил. Он не мог не говорить.
— И еще раз: простите. Я бесчувственный идиот…
«Нет, — подумала я. — Бесчувственный идиот — это я».
— Ничего. Я видела раздевалку.
Мне очень хотелось сделать ему больно. Я искала ту единственную интерпретацию своего короткого видения, которая смогла бы утолить резь в глазах. Помогла бы удержаться.
— Это был разговор о любви. В вас влюбилась девушка.
Я видела, как расширились его глаза: он боялся этого воспоминания, и звенья начали сходиться со звоном стеклянных нитей. Такой маленький колючий Ангел, которому было тесно во мне.
— Она вас возбуждала, но вы ее ненавидели. За ее интеллект. За ограниченность. Вас взбесила эта новость…
— Погодите, вы…
Я, Икари-кун. Я.
— Вас больше беспокоила застрявшая в штанине обувь, чем ее чувства.
Он вцепился в подлокотники кресла и отвел взгляд. Я считала свой пульс и удивлялась: мне понравилось причинять ему боль. Очень понравилось. «А ему — нет. Он не хотел делать тебе больно».
— Вы прощались с кем-то близким, а я себя ненавидел. Какой-то идиотский обмен. Я увидел вашу боль, а вы — мое ничтожество столетней давности. Вот где справедливость, а?
Он с горькой ухмылкой изучал свою ладонь, и это было уже слишком.
— Я приходила к нему целоваться. Он считал меня чем-то вроде галлюцинации.
Икари-кун смотрел на меня, не понимая. Ему очень хотелось уточнить, но какая-то часть его понимала — не надо, и этой его часть я готова была поклониться в ноги.
— Вы видели мое ничтожество, Икари.
Что-то отпускало меня.
Я сейчас ощущала на себе смысл расхожей фразы: «чувствовать себя дерьмом». Да, я ненавидела себя за признание, Икари-куна — просто за то, что он вошел в меня, не сняв обуви, не спросив. Да, я хотела еще раз вымыться. Все — да, но мне становилось легче, меня отпускали глаза умирающего, вызубренная наизусть медицинская карта и жаркий день, когда я слышала шум и суету в соседней палате и до боли закусила указательный палец, чтобы не слышать, не видеть. Не быть там. Даже сквозь стену я видела, как он уходил. Я просто не умела контролировать другое зрение — увы, не умела.