Некто-из-Собрания побежал. Ему казалось, что он скачет верхом. Он не чувствовал, как движутся ноги. Он видел, что навстречу мчится дорога, а мимо пролетают двери. Полицейский еще не выстрелил в него, но было хуже, чем в прошлый раз, потому что он был очень близко сзади и дул в свисток. «Полицейский старый. Тридцать пять лет, не меньше. Я могу бежать быстрее». Но с любой улицы могли появиться другие. Это опасно, а он не хотел думать об опасности. Некто-из-Собрания впустил в голову песни. Когда в долине Серектен идет дождь, в Агуэльмусе темнеют аметисты. Глаз хочет спать, но голова — не тюфяк. Это была песня. Ах, брат мой, чернила на бумаге подобны дыму в воздухе. Какими словами сказать, сколь долгой может быть ночь? Опьяненный любовью, я брожу в темноте. Он бежал по базару красильщиков и прошлепал по луже. Позади него вновь раздался свисток, словно вскрикнула безумная птица. Ему захотелось смеяться, но это не значило, что ему не страшно. Он подумал: «Раз мне семнадцать лет, я могу бежать быстрее. Иначе быть не может». Впереди было очень темно. Пришлось замедлить бег. У него не было времени, чтобы глаза привыкли к темноте. Он почти налетел на стену лавки в конце улицы. Свернул направо и увидел впереди узкий проулок. Полицейские привязали голую старуху к столу, широко развели ее тощие ноги и запихивали в нее электроды. Он побежал вперед. Даже теперь, в темноте, он видел, куда ведет переулок. Потом замер, прижался к стене и встал, не шевелясь. Он слышал, как замедляются шаги. «Сейчас свернет налево». И он прошептал вслух: «Так и заканчивается». Шаги замерли, и наступила тишина. Полицейский всматривался в тишину и вслушивался в темноту слева и справа. Некто-из-Собрания не мог видеть его и слышать, но знал, что тот ведет себя именно так. Он не шевелился. Когда в долине Серектен идет дождь. За плечо его схватила рука. Он открыл рот и быстро повернулся, но человек отступил и толкал его сбоку. Запястьем он почувствовал шерсть джеллабы этого человека. Он зашел в дверь, и человек закрыл ее без малейшего шума. Теперь они оба стояли в темноте неподвижно, слушая, как у двери быстро ходит полицейский. Затем человек зажег спичку. Он смотрел в другую сторону, впереди был лестничный пролет. Человек не обернулся, но сказал: «Поднимайся», и оба взошли по лестнице. Наверху человек достал ключ и открыл дверь. Некто-из-Собрания стоял на пороге, пока второй зажигал свечу. Ему понравилась комната, потому что в ней было много тюфяков и подушек и белая овчина под чайным подносом на полу в углу. Человек повернулся и сказал: «Садись». Лицо у него было серьезное, доброе и несчастное. Некто-из-Собрания никогда не видел его прежде, но знал, что у полицейских таких лиц не бывает. Некто-из-Собрания вытащил себси.
Бен-Таджах посмотрел на юношу и спросил его: «Что ты имел в виду, когда сказал: «Так и заканчивается»? Я слышал, как ты это сказал». Юноша смутился. Он улыбнулся и посмотрел в пол. Бен-Таджах был счастлив, что он рядом. Он долго стоял под дверью внизу в темноте, стараясь заставить себя пойти в «Кафе двух мостов» и поговорить с кауаджи. В его сознании все сложилось почти так, словно он уже побывал там и говорил с ним. Он слышал: кауаджи отвечает, что не видел никакого письма, — и чувствовал свое смятение. Ему не хотелось в это верить, но он был готов сказать: «Да, я ошибался, там не было никакого письма», — если бы только узнать, откуда появились слова. Потому что слова точно были в его голове: «…И два глаза — не братья». Будто найти в саду отпечаток ноги наутро после плохого сна, доказательство, что для сна была причина, что все-таки что-то было. Бен-Таджах не мог ни уйти, ни остаться. Он трогался и останавливался уже столько раз, что сейчас, хоть и не знал об этом, — очень устал. А когда человек устает, он принимает детские надежды за мудрость мужчин. Ему казалось, что смысл всего, что говорит Некто-из-Собрания, предназначен только ему. Даже если юноша этого не знал, его мог послать Аллах, чтобы помочь ему в такую минуту. На соседней улице раздался полицейский свисток. Юноша поднял взгляд. Бен-Таджаху не было заботы, каким окажется ответ, но он сказал: «Зачем они тебя ищут?» Юноша протянул ему свою себси и моттуи, набитую кифом. Ему не хотелось говорить, потому что он слушал. Бен-Таджах курил киф, лишь когда ему предлагал друг, но знал, что полиция опять пытается навязать свой закон против кифа. По несколько недель в году они арестовали людей, а потом переставали. Он посмотрел на юношу и решил, что тот слишком много курил. Он сидел очень неподвижно с себси в руке, слушая голоса прохожих на улице внизу. «Я знаю, кто он, — сказал один. — Я узнал его имя от Мустафы». «Пекаря?» «Именно». Они прошли дальше. Лицо юноши так напряглось, что Бен-Таджах сказал: «Там никого нет. Просто люди». Он почувствовал счастье, ибо не сомневался, что Сатана не явится, пока юноша рядом. Он тихо сказал: «Итак, ты не ответил мне, почему ты сказал „Так и заканчивается"». Юноша медленно наполнил себси и выкурил весь киф, что в ней был. «Я имел в виду. — сказал он, — слава Аллаху. Хвала небу и земле, где светло. Что еще можно иметь в виду, когда что-то заканчивается?» Бен-Таджах кивнул. Благочестивые мысли могли так же удерживать Сатану подальше, как камфара или бахур, брошенные на горячие угли. Каждое святое слово стоит столба дыма и после этого не саднит веки. «У него доброе сердце, — подумал Бен-Таджах. — хотя он, вероятно, проводник назареев». И спросил себя, а не может ли статься, что юноша послан защитить его от Сатаны. «Наверное, нет. Но это возможно». Юноша предложил ему себси. Он взял ее и выкурил. После этого Бен-Таджах стал думать, что ему хочется пойти в «Кафе двух мостов» и поговорить с кауаджи о письме. Он чувствовал: если юноша пойдет с ним, кауаджи может и сказать, что письмо было, даже если не вспомнит, но ему-то какая печаль — все не так страшно. Он ждал, пока юноша не перестанет бояться выйти на улицу, а затем сказал: «Давай выйдем и попьем чаю». «Хорошо», — ответил юноша. Он не боялся полиции, раз был с Бен-Таджахом. Они прошли по пустым улицам, пересекли Джемаа-эль-Фна и сад за ней. Оказавшись возле кафе, Бен-Таджах спросил юношу: «Знаешь „Кафе двух мостов?“» Юноша сказал, что всегда там сидит, и Бен-Таджах не удивился. Ему показалось, что он, возможно, его там даже видел. Он схватил юношу за руку. «Ты был там сегодня?» — спросил он его. «Да», — ответил юноша и повернулся к нему. Он отпустил руку. «Ничего, — сказал он. — А меня ты видел там?» Они подошли к ворогам кафе, и Бен-Таджах остановился. «Нет», — ответил юноша. Они перешли первый мост, затем второй, и сели в углу. Снаружи оставалось не так много людей. Те, что внутри, сильно шумели. Кауаджи принес чай и ушел. Бен-Таджах ничего не сказал ему о письме. Он хотел спокойно выпить чаю, а хлопоты оставить на потом.