— Так вытащи его и забей рядом, — предложила Катя.
— Эй! — возмутился я. — Кто тут мужчина, между прочим?
— Не знаю. Обед ты разогреваешь, — хихикнула она.
Я на пару секунд обалдел. Теперь она не только понимает мои шутки, но ещё и сама демонстрирует чувство юмора моего уровня. Кажется, зреет достойный соперник. Всё интереснее и интереснее. Но меня таки не проведёшь.
— Ладно, на сегодня — один-один. Но как у тебя дома всё-таки?
Она отвела взгляд, улыбка померкла.
— Влетело, — заключил я.
— Угу… До часу ночи ругались.
— Ого. Мы к половине первого уложились. Ты победила.
Кате было не до смеха. Покусывая губы, она, видимо, прикидывала, стоит ли мне рассказывать. Я молчал, помешивая картошку в тарелках. Она уже начинала булькать и издавать съёдобный запах.
— У меня день рождения пятнадцатого, — сказал я, глядя в картошку. — Придёшь?
Катя откашлялась. Хреново…
— Но твоя мама…
— Она в деле, я договорился.
— М-м-м…
— Ну что? — повернулся я к плите задом, к Кате передом. — Всё настолько плохо?
Она задумчиво покачала головой.
— Я надеюсь, ты сейчас не прощаться пришла?
Помотала головой она куда энергичнее. Добрый знак.
— Значит, мы справимся. Слышишь?
Чего-то такого она и ждала, судя по доверчивом взгляду.
— Я поговорю с твоим отцом. Всё, я так понимаю, от него идёт?
Теперь она испугалась. Всё-таки это неизбежно: она чем-то неуловимо похожа на мою маму. Она тоже хочет, чтобы проблемы исчезали, но сама мысль о том, чтобы их как-то решительно решать, приводит её в ужас. А с другой стороны, разве не все мы такие?
— Не надо! — сказала она. — Он на тебя очень злится. Я ему не сказала, конечно, что вчера с тобой была, но…
— Стоп-стоп-стоп! — Я быстро выключил конфорки и взял с тумбочки две подставки под горячее. — Ты не сказала? Они тебя пытали до часу ночи, а ты молчала, как партизан?
— А что мне было делать? — В голосе её зазвучали слёзы. Мне тоже плакать захотелось. Надо же… Да я бы слова не сказал, если бы она объяснила родителям, где и с кем допоздна пропадала. Я бы даже не подумал, что это предательство, или типа того. Но я мыслил взрослыми категориями, а она — она была подростком. Причём, очень хорошим подростком. Из таких, мне кажется, получаются очень правильные взрослые.
Катя молча смотрела, как я ставлю на стол тарелки, а когда я сел напротив неё, добавила:
— Всё равно они всё испортят. Не знаю, как. Но испортят…
Что-то в ней говорило не детское. Что-то давнее, пережитое. Что-то, до чего мне придётся докапываться долго и осторожно. Когда мне будет поверена эта тайна, я стану посвящённым. Это будет некий новый этап в наших отношениях, но время для него ещё не пришло.
— Ничего они не испортят. — Я вытащил из ящика стола две ложки, одну протянул Кате.
— Тогда, на балконе, ты правильно сказал: мы ничего не решаем. Только и можем, что натворить дел, пока никто не видит. А они — доберутся и испортят.
— Так! — Я пристукнул ложкой по столу. — Прекрати слушать всякую ерунду, которую тебе на балконе суицидники рассказывают. Тебе сметаны дать? Или майонеза? Извини, не в курсе твоих отношений с талией.
— А сгущёнка есть? — вдруг спросила Катя.
Я медленно-медленно улыбнулся. Встал, открыл холодильник и вытащил банку сгущёнки.
— Мадемуазель — извращенка. Уважаю. Чту. Разделяю.
Несмотря на все возражения, Катю я проводил до подъезда. И только там, стоя под козырьком, мы коротко поцеловались впервые за этот день. Не знаю почему, но это казалось правильным. У нас впереди была вся жизнь, и гнать коней сейчас, в самом начале, было бы глупо. Мы позволяли себе неторопливо изведать разные стороны связавшего нас чувства, а не просто объедаться начинкой, оставляя без внимания всё остальное.
— Само не пройдёт, — сказал я на прощание. — Мне придётся поговорить с твоим отцом. И мне важно, чтобы ты в этом разговоре стояла на моей стороне, даже если рядом тебя и не будет.
— Давай только не сегодня? — Она действительно боялась. — Я попробую его хоть немного подготовить…
— День рождения пятнадцатого, — напомнил я.
— Угу… Я приду.
Уже в дверях она посмотрела на меня с каким-то новым беспокойством.
— Ты домой?
— Не… Встречу Гошку.
Беспокойство усилилось. Катя как будто колебалась, но на этот раз не решилась сказать.
— Ладно… До завтра! — И она исчезла в жерле подъезда.