— Чё, б**дь, жену караулишь?
Я подпрыгнул от неожиданности и повернулся, готовый немедленно пробить в рожу. Но не пробил — увидел Рыбу.
— Напугал, б**дь, — буркнул я. — Ты чё тут?
— Я живу тама. — Рыбин кивнул на дом, что стоял перпендикулярно Катиному, по той же улице, что и Гошин. Такой же серый, бетонный, приземистый двухэтажный. — Сижка есть?
Я дал ему «Винстона».
— Слушай, чё, — сказал я, пока Рыба прикуривал. — Ты, это… Давай про «жену» — тормозни.
— А? — Рыба, щурясь, посмотрел на меня сквозь дым.
— На, — огрызнулся я. — Чтобы по школе такого больше не говорилось. Жена, жена…
— Ты ох*ел? — возмутился Рыба. — Я тут вообще не при делах. Сам при всех херню спорол.
— Тоже верно, — легко согласился я. — Ладно, разгребём. Слушай, раз уж ты тут. Такое дело. Бабла срубить не желаешь?
Глаза у Рыбы засветились хищным светом.
— Чё за тема? — понизил он голос.
— Нормальная тема. Но нужна тачка. И ножовка по металлу. Лучше две. Тачка желательно — не поселковская. И надёжный водила. Чтоб не проп**делся потом, если вдруг чего.
Пока я говорил, выражение лица Рыбина менялось. На нём появилось удивление, потом — уважение. Страха — не было. Гоша бы, услышав про тачку, ножовку и «если вдруг чего», обосрался бы многократно. Хотя всё равно мужественно пошёл бы со мной до конца. И меня немного мучила совесть, что я не предлагаю эту тему ему, но…
Но есть люди, у которых пораженческая мораль. Почему-то я твёрдо знал, что с Рыбой мы дело сделаем и спокойно разбежимся, а с Гошей — заметут нас. Как пить дать — заметут. К тому же, откуда Гоша возьмёт неместную тачку с водилой-молчуном? Нет, тут нужны связи на «тёмной стороне». А у Рыбы они есть, да ещё какие.
— Замучу, — не долго думая, сказал Рыба. — А чё делать-то будем?
— Воровать, Рыбин. Воровать, — вздохнул я. — Но — у государства. Так что мы, по сути, будем немножко героями. Понимаешь?
«Воровать» — это он понимал. Я в двух словах объяснил ему суть вопроса. Рыба в трёх словах попытался выяснить больше. Я его приземлил, сказав, что не вчера родился. Рыба поворчал, но настаивать не стал.
— Когда? — спросил он.
— На выходных лучше, — сказал я. — Меньше народу.
— Вечером, ночью?
— Не, — покачал я головой. — Днём. Все тёмные дела делаются днём. Так они вызывают меньше подозрений.
Рыба ушёл, пообещав пробить тему с тачкой. Ушёл вовремя — как раз вышел из подъезда Гошин отец. Выглядел он не очень. Шапка сбилась, куртка как-то смялась. Складывалось впечатление, что его хватали за грудки, прижимали спиной к стене и что-то доходчиво объясняли.
— Ну-ка… — Я обошёл Анатолия Геннадьевича и увидел, что сзади куртка в извёстке. — Б**дь, да он что там, совсем ё**улся, что ли? — вырвалось у меня.
— Что? — дёрнулся Гошин папа. Посмотрел на меня каким-то отстранённым взглядом.
Он, казалось, не верил в реальность произошедшего. В его мире взрослые люди не кидались друг на друга в подъездах. Они любой спор решали словами, с добродушными улыбками на открытых лицах.
Но, видимо, отец Кати был настоящим мудаком. Либо Анатолий Геннадьевич ещё меньше, чем я, представлял себе, что это значит — быть отцом девочки в начале двухтысячных.
— Я говорю, какого хрена эта обезьяна себе позволяет? — повысил я голос. — Этого ни хрена нельзя так оставлять.
— Да уйди ты! — оттолкнул меня Анатолий Петрович и поправил шапку. — Поговорил я с ним…
— Это я вижу.
— Правильно он всё говорит. Ведёшь себя, как дурак. Кто тебя к нормальной девчонке подпустит?
Я смотрел на него с жалостью. Тяжело видеть, как рушатся колоссы. Из Анатолия Петровича, конечно, колосс такой себе, но всё же он был взрослым. И представлял себя авторитетом в моих глазах. Ему было мучительно больно передо мной обосраться, и сейчас он был готов цепляться за любую соломинку, лишь бы спасти свой авторитет.
А я… Мне бы притвориться. Мне бы разыграть двенадцатилетнего сопляка. Нюни распустить, понуриться, промямлить чего-нибудь. Нет — я упорно чувствовал себя взрослым, пусть и на десяток лет моложе Анатолия Петровича.
— Давайте хоть ко мне зайдём, — предложил я. — Куртку отшоркаем.
— А?.. — Анатолий Петрович смешно и нелепо заглянул себе через плечо. — Да это я прислонился. Сам.
— Бывает, — не стал спорить я. — А почиститься всё же не лишне. Идёмте, а?