Но не будем вдаваться в мечты. У Германии был Гитлер, и от Гитлера зависело — что бы ни говорила об этом социологическая школа историографии — выйдет ли из этой ситуации объединенная и усилившаяся, пусть даже и для начала под немецким господством Европа или то, что в действительности из этого вышло. «Я был последним шансом Европы», — как сказал Гитлер в феврале 1945 года и записал это Борман. В определенном смысле — с полным правом; только ему следовало бы добавить: «И я его разрушил». То, что он его, этот шанс, разрушил — это было его второй величайшей ошибкой после первой: нагружать немецкую европейскую политику своим антисемитизмом. Чтобы понять, чем и почему он разрушил его — и именно дважды — нам следует немного рассмотреть под лупой его политику осенью 1938 и летом 1940 года. Из этого получается, что тот шанс, который предлагался ему дважды, оба раза он либо не видел, либо осознанно отбрасывал — двойное упущение, которое весит столь же много, как и более очевидные ошибки 1941 года, когда он напал на Россию и объявил войну Америке. Сначала кратко приведем факты.
В марте 1938 года Гитлер путем присоединения Австрии из Германского Рейха сделал Великогерманский Рейх, а в сентябре того же года Англия и Франция в Мюнхенском соглашении дали согласие на присоединение к этому Великогерманскому Рейху населенных немцами пограничных областей Богемии и Моравии. Мюнхенское соглашение означало гораздо больше, чем только лишь расчленение Чехословакии, которая напрасно возлагала надежды на свой союз с Францией. Практически оно означало отступление Англии и Франции из восточной половины Европы и признание Восточной Европы до русской границы зоной влияния Германии. Обрубок Чехословакии, оставшийся после мюнхенского соглашения, с этого момента был воском в руках Гитлера. Польша и Венгрия, которые участвовали в мародерстве над Чехией, стали тем самым его союзниками, а именно — слабыми союзниками более сильного. Румыния и Югославия, уже до этого настолько тесно связанные с Германией экономически, что можно было говорить о зависимости, должны были теперь искать также политически более тесного союза: их союз с Францией был обесценен Мюнхеном. Болгария и Турция, старые союзники Германии со времен Первой мировой войны, также снова ориентировались на Германию.
Так что Гитлер осуществил свое первое политическое стремление молодых лет: Великая Германия, господствующая над всеми государствами–преемниками старой Австрии и в добавление к этому над всем пространством между Германией / Австрией и Россией, и всё это — без войны, при полном одобрении Англии и Франции, в то время как Россия вынуждена была с подозрением, но бессильно наблюдать это огромное сосредоточение сил на своей западной границе. Всё, что теперь оставалось сделать — это упорядочить эту новую великогерманско–восточноевропейскую империю, придать ей вид, а её народам — дать время, чтобы обжиться в их новых взаимоотношениях. Для этого не нужна была война, и то, что это произошло без войны, ведь было же тем негласно подразумеваемым условием, к которому Англия и Франция привязали свое согласие. Они же хотели в Мюнхене купить «мир для нашего времени», и когда английский премьер–министр Чемберлен при своем возвращении уже провозгласил эту цель достигнутой (преждевременно, как оказалось), то потому, что он верил, что Гитлер теперь на годы вперед будет занят мирным делом. Ведь по его пониманию, организация и консолидация огромной и неоднородной восточноевропейской зоны влияния, которую Чемберлен вместе со своим французским коллегой Даладье отдал в Мюнхене Германии, требовали, кроме такта и тонкого чутья, еще и двух вещей: конструктивной государственной политики — можно сказать: искусства государственного строительства — и терпения.