— Претендент на трон, — манерно произнес граф де ля Вилльфорест, голос у него был тонкий, немного высоковатый, как у всех французов, — претендент на трон допускает ошибку за ошибкой! «Эти Орлеанские! чему уж тут удивляться?»
Рука Джемса, подносившая к губам стаканчик с вермутом, дрогнула. Граф лично знаком с претендентом?
«Разумеется, — ответил тот снисходительно. — Я заметил его на церемонии в Париже, ну, не его, конечно, а королеву; такая красавица! Там присутствовала вся семья, де Брагансы, Орлеанские и прочие… Королева на выходе взглянула на Морраса из «Аксьион франсез»{46}. И крайне взволнованный Леон Доде, сморкнувшись, сказал ему: «Моррас, вы свое заработали».
Граф тоже громко высморкался, внимательно изучил содержимое носового платка, сложил его и, быстро вытерев всегда немного влажные усы и бородку, сунул в карман.
— Неправда ли? — сказал Ларош, трепеща, — королева очень добра? и проста в общении, очень…
— О! простая, да, но очень великосветская дама.
Джемс вздохнул; доведется ли ему когда-нибудь увидеть настоящую европейскую королеву, сухопарую, с плохими зубами, вместо всех этих возвращающихся в Болгарию или Сербию, стоящих в дверях вагона и рассматривающих его сквозь лорнет на цепочке из ляпис-лазури монархинь с жирными волосами, похожих на малышку Перротти, торговку рыбой; за их спинами постоянно толкутся, демонстрируя прекрасный белозубый оскал чернявые, ярко одетые мужчины. Старый маленький граф де ля Вилльфорест продолжал жаловаться на претендента, и мадам де Гозон, обладательница круглого, с какой стороны ни посмотри носа, пихнула локтем мсье де Гозона, похожего на плохо выбритую обезьянку, с золотым браслетом на запястье: «О! да, граф, — сказала она, — вы правы: эти Орлеанские…» Старая графиня де ля Вилльфорест, закутанная в шали, появилась в глубине зеркала и вскинула мертвую голову, убранную цветами.
«Розы? — сказала она. — Хотите знать средство, чтобы они дольше стояли. Я их замачиваю на сутки в тазу и потом, понятно, мне же нужен таз, — тут на губах у нее появилась отвратительная улыбка, — вынимаю и ставлю в вазу».
Роза тихо увядала, ее лепесток упал на инкрустированный деревянный столик, муравью показалось, что прогремел гром — он перебежал мощеный двор Грас и юркнул в щель под окошком. Розы, высохшие под черной металлической сеткой, розы, выкрашенные Мозетти в розовый и голубой цвета, розы, которые гладью вышивала Маргарита, жасмин у порога, розовый и зеленый дракончики и незаконченный алфавит медленно разъединяли камни дома, где праздновались крестины.
V.
У забытой девочки, вышивавшей когда-то циферку своих нежных лет между двумя китайскими дракончиками, зеленым и розовым, страшно разболелась голова; неизвестно, кто отправился к родителям с вестью, что Женни — или Софи? — умирает; мать в спешке закрепила ворот красно-коричневого платья волосяной брошкой. Кто-то сошел с ночного поезда из Германии; на заре она уже была во дворе дома и пошла к двери по белым розам. Лароши, сторонясь поминок и траура, ехали по главной улице городка в «Универсале», заводили его спереди, а залезали сзади; мужчины надевали специальные очки и каски, женщины заматывали головы серыми треугольными платками и покачивались, как огромные карнавальные фигуры, почти на высоте первого этажа. Только одно ореховое дерево, росшее на лугу рядом с Сан-Дене, уцелело; остальные засохли от старости, и младший Бембе, сорванец; возвращаясь из школы, он частенько подбирал валявшуюся между витриной сосисочной и араукарией, перевязанной розовой ленточкой, пунцовую маты пьяницу — седенькая учительница с треугольным лицом, прислонившись к платану, смотрела ему вслед и плотнее укутывала слабую грудь черной бархатной накидкой — бедняцкие панталоны, доставшиеся от дедушки, доходили ему до середины икры, на голове соломенная кепка, вечно простуженный; частенько тайком наведывался в Сан-Дене к орешнику за хворостом и с горем пополам тюкал тупым топором толстую ветку, желтую под черной корой и сладкую, как лакричная палочка, купленная в Рекордоне на Рождество. Ветер, вечерний жоран{47}, собирал на розовой черепице над чердаком и под серыми осиными гнездами кучки летучих семян клена-сикомора. В то лето над рощей проносились жуткие тучи с градом; у липы словно появилась еще одна огромная крона, не успевшая пустить корни и летевшая по воздуху. Эжен выскочил, сломя голову побежал на распухших ногах из дома, расшатанная ступенька крыльца с двумя пролетами глухо зазвенела, как колокол, зарытый в землю, и, остановившись на краю террасы, с высоты полуюта корабля, каждое утро приближающегося к кладбищу, запускал ракеты, взрывавшиеся белыми клубами в утробе серо-желтой тучи.