Глава 2. Сюрприз для Колумбэ.
Дерево никак не хотело падать. Подрубленное по всей дровосекской науке, оно вопреки всему стояло, дико сердя копошащегося внизу человека. - И какого ляда ты выпендриваешься? - ворчал мужичок, которого по ночной поре и парочка татей бы забоялась. - Падай уже, орясина! Дровосек Колумбэ отёр пот с лица и, уперевшись плечом в ствол непокорной лесины, в который уже раз, налёг, налё-ёг... Было кому поддавливать: Колумбэ у папы с мамой удался на славу, во всяком разе, телесно. Ростом вышел под притолоку. Силой... Ну, что - силой?.. Когда мул воз с дровишками по буерака протащить не мог, тогда его хозяин, животину жалеючи, сам впрягался в хомут, оглобли - в руки, и давай тягать. И ведь вытягивал сколько раз. А тут подрубленная деревяшка из себя незнамо кого строить надумала. О, треснуло, кажись... Теперь-то пойдёт. Покачается, - тут уж не зевай, - и пойдёт. Колумбэ ногами в землю врылся, но строптивую лесину удержал. Ф-фу-у, пошла... И чего дурила, нет, правда?.. Он поддёрнул штаны; при такой работе приличным, в его сорокалетнем возрасте, пузом обзаведёшься едва ли. Снова, теперь уже тряпицей, вытащенной из кармана, вытер украшенный кривым тонким шрамом лоб и опустился на землю тут же, возле поверженной упрямицы. Тяжко! И работы ещё не в проворот. Оно бы легче стало, когда бы ни один, а с помощником, а то и с парочкой. Да где по нынешним неспокойным временам дельного помощника сыскать? Что-то недоброе стало происходить в лесах, у которых притулилась Илодия - чистенький, сытенький, торговый городок, что находился под покровительством фальбургского монарха. Годами тремя ранее Колумбэ-дровосек, хоть и не бедствовал, но и не жировал. Кому он дровишки поставлял? Вдовам, детскому приюту, гимназии, да приторговывал на рынке. И за всё пошлины. А бургомистр, жирный боров, всё чаще начал поговаривать о введении лицензии на право рубить лес. Какая ещё лицензия!? Итак, за деляну чистым серебром дерут! Но повелась в лесу всякая мерзость, ранее сюда из Чёрных Дебрей носа не казавшая. Попугала изрядно мелких торговцев и крестьян, что по лесной дороге возили на смирных своих лошадках нехитрый, но необходимый товарец. А после того, как нашли в зарослях двух убитых, так на какое-то время Илодия и вовсе без подвозу продовольствия осталась. О, как... Колумбэ, привалившись спиной к древесному стволу, закурил трубочку. Можно отдохнуть, недолго, но можно. Вот эту лесину распилить, - опять же одному, - воз загрузить и к вечеру быть дома. Он посмотрел на высоко стоящее солнце. Вроде успевается. Правда, ужинать придётся без горячего. Готовить долго, а усталость, она своё возьмёт, не отмолишься. Хозяйки в доме Колумбэ уже давно не было. С тех самых пор, как застукал он её с одним бойким купчиком. Купчик был смазлив, на язык боек. Чернявенький такой... помнится, всё серебром тряс. На то серебро дура-баба и позарилась. Лихой петушок хвост распустил, дело нехитрое спроворил, а как дошло до развязывания мошны, так как-то замешкался. Не то чтобы совсем платить не захотел (хотя без денег на чужой бабе поваляться, оно такому ухарю завсегда сладко), а, так... всё придумывал, как поменьше отсчитать. Пока пальчиками от жадности судорогой сводимыми кургляшки перебирал, выкладывая на стол те, что помельче да поизбитее, не ко времени из лесу вернулся Колумбэ. Живчик - за нож... Какой горячий мужчина! Клумбэ - кулаком в переносицу. Любитель, слабых на передок бабёнок, от такого душевного приветствия почему-то сразу помер. А нагрешившая дровосекова супружница, сообразив, что дело запахло совсем не серебром, кинулась вон из дому с истеричными воплями: "Убили!!! Человека безвинно убили!" И прямиком - в город, в Управу Общественного Благочиния. И там собственную вину на рогатую голову мужа и свалила. Инспектор мужчина дородный, весь из себя представительный, в ту пору как раз собирался откушать второй, а может уже и третий завтрак и потому сразу арестовывать Колумбэ не поехал. Вместо этого принялся в подробностях выпытывать у несчастной женщины, что сотворил её супруг-изверг. И так он деликатно к этому делу подошёл. С такой внимательностью и пониманием тяжкого бабского положения, что блудливая дровосекова жёнушка за языком своим не уследила. - Говоришь, прямо в дому Колумбэ-то этого агнца безвинного порешил? - В точности, господин инспектор. Прямо в дому. Махарудик только и успел, что пояс на штанах завязать, а он ему ка-ак даст, изверг... аспидово племя... и наповал. - А поведайте мне, госпожа Колумбэ... - Всё расскажу, как на духу! - Это хорошо. От слуг Благочиния ничего скрывать нельзя - грех. Так я продолжу, с вашего на то позволения... Этот самый... Как его?.. Махарудик?.. Он вам кто, собственно, родственник? - и столько детской наивности было во взоре, кушающего котлетку чиновника, столько участия, что даже и непонятно отчего, так напряглась несчастная дама. - Н-нет... не совсем... Ну не то чтобы совсем не родственник, - припомнила она недавнее, тесное с ним общение, - однако же, и не очень... Как бы это казать?.. - Не родственник, значит... А муж ваш, дровосек Колумбэ, он, значит, только зашёл. Я правильно понял то, что вы мне рассказали? - Д-да... - как-то смутилась дама. - Так, какого ж рожна, простите мне мою резкость, к тебе, шалава, посторонние мужики шастают? Пояс он только подвязать и успел!.. Жаль, что Колумбэ его без штанов не застал, то-то мы бы в Управе над этим ходоком посмеялись. А тебя, полёвка короткохвостая, я отсюда сейчас же велю доставить к инквизиторам-ревнителям. Измена супружеская - это их епархия. Эй, дежурный, бабу эту, гулящую, немешкотно в инквизицию доставить. Да пасть ей закупорь; визгом своим е