Он хотел прибавить; «и найти мужа», но выражение всё более и более безутешное, глаз его возлюбленной, заставило почувствовать, что эти слова были бы жестоки.
– Да, – продолжал он, взяв её за руки и смотря ей в её загадочные глаза, в которых было одновременно и страдание, и восторг, – вы заслуживаете того, чтобы быть счастливой, очень счастливой, моя дорогая Бландина!.. Вы были такой любящей для дорогой бабушки, относились к ней лучше, чем я, её внук… Ах, я ей причинял много забот, – вы это знаете, так как она была откровенна с вами, – я заставлял её много страдать, невольно, но всё же жестоко… Может быть, моим неровным характером и моими многочисленными шалостями я ускорил её конец… Но поверь мне, Бландина, это была не моя вина; нет, нет, я никогда не делал ничего нарочно… Было что-то, что никто, даже я, не мог бы понять и представить себе; здесь участвовало что-то роковое и необъяснимое…
При этих словах его взгляд стал ещё печальнее, и обшлагом рукава, он обтёр пот со лба, сожалея, разумеется, что не может в то же время избавить себя от какого-то навязливого образа.
– В то время как вы, Бландина, – прибавил он, – вы были только её успокоением, улыбкою и ласкою… Ах, оставьте, бедная крошка, настала минута разлуки… Так будет лучше для вас, если не для меня…
Он отвернулся, сильно потрясённый, готовый сам зарыдать, и удалился, делая вид, точно отталкивает её, но она с жадностью припала к этой руке, которая хотела удалить её:
– Вы не сделаете этого, Анри! – воскликнула она с такой мольбой, которая тронула сердце молодого графа. – Куда я пойду? После вашей святой бабушки, мне остаётся только любить вас. Вы являетесь целью моей жизни. В особенности, не говорите мне о жертве. Годы, которые я имела счастье провести возле г-жи де Кельмарк, не могли бы никогда быть более счастливыми!.. Я всем обязана вашей бабушке, граф!.. О, предоставьте мне униженно воздать вам долг, который я чувствовала по отношению к ней… Вам нужен будет управляющий, распорядитель, чтобы заниматься вашими денежными делами, заведовать ими, руководить домом… Вы наделены слишком блестящими, слишком благородными мыслями, чтобы входить вам самим в эти прозаические и материальные подробности. Считать, составлять счета не ваше дело; а в этом вся моя жизнь… Я умею только это! Послушайте, господин художник, – (она сказала очень ласково) – проявите хороший поступок, не отсылайте меня на этот раз; согласитесь, чтобы я осталась у вас на том же положении, которое я занимала у графини… Если б она была здесь, она сама вступилась бы за меня… Если только вы не думаете жениться?
– Я жениться! – воскликнул он. – Я, я жениться!
Не возможно было бы передать интонации этих слов. Граф де Кельмарк, действительно, не мог бы подчиниться брачному договору.
Бландина могла с трудом скрыть свою радость; она рассмеялась до слёз.
– И так, Анри, я не покину вас. Кто будет заведовать вашим огромным замком? Кто будет заботиться о вас? Разве кто-нибудь лучше меня знает ваши вкусы и захочет так смиренно угождать вам? Нет, Анри, разлука невозможна… Вы не можете прожить без меня, как и я не могу без вас… Послушайте, даже, если б вы женились, я хотела бы остаться жить у вас, в тени, молчаливая, покорная, точно ваша последняя прислуга… Да, если вы хотите, я буду только вашим верным заведующим… Ах, господин Анри, возьмите меня с собою, вы увидите, я не буду вам помехой, я не буду надоедать вам, я буду скрываться, насколько вы пожелаете… К тому же, могу уверить вас, Анри, это было желание вашей бабушки; оставьте меня, по крайней мере, из милости к дорогой умершей.
Бландина, глубоко взволнованная, принялась снова плакать; Кельмарк тоже был растроган до глубины души.
Он нежно привлёк к себе молодую девушку и по-братски поцеловал её в лоб.
– Хорошо, пусть будет по твоему желанию! – прошептал он, – но сможешь ли ты никогда не раскаяться в этом, никогда не упрекнуть меня за это роковое согласие?
Когда он произносил эти последние слова его голос дрожал и становился глухим, точно под угрозою какой-то роковой катастрофы.