- Но это ведь не причина для того, чтобы весь мир остановился. Время приходит, и мы должны двигаться дальше, каждый – по своей дороге.
- Ты… жесток.
- Я таков, каков есть. Милая девушка, я дал тебе все, что мог; все, о чем ты просила, и даже чуточку больше. И если бы я не был уверен, что дальше ты справишься сама – я бы не уходил. Чародей сотворил для тебя сказку, но время чудес кончилось. Дальше – сплошная быль…
Что-то не так с моими глазами, с моим слухом. Он не может говорить то, что говорит! Это мне снится. Надо проснуться, сейчас же! Надо остановить его!
- Пожалуйста, не уходи! Двэйн!.. Пожалуйста!
Я цепляюсь за него, я умоляю и унижаюсь, и все происходит как в каком-то тошнотворном кошмаре. Мне плохо от того, что я делаю, и мне уже все равно, и нечего больше терять. Я понимаю: все и так уже потеряно. И моя любовь, и честь, и достоинство – все рассыпано по полу мелким бисером, прямо под его сапогами.
Но Двэйн не уходит…
Не отталкивает меня, не отрывает мои руки от своей одежды. Просто стоит, положив ладонь на мои волосы. Стоит молча, терпеливо. Минуты текут, превращаясь в часы. Мои слезы постепенно иссякают, а с ними – и силы. Не остается вообще ничего. Пустота внутри и желание просто лечь и никогда больше не подниматься.
Вот тогда он отступает назад, к дверям, словно подводя некую черту. Медленно, шаг за шагом. Будто боится, что я побегу за ним. Но нет, я уже не побегу. Я останусь лежать на месте, словно куча ненужного хлама, без сил, без движения и без желаний…
Задержавшись в дверях – черная безликая тень в последних вечерних отсветах – чародей говорит:
- Дракона я оставляю тебе. Все равно он слишком вырос, чтобы следовать за мной, не привлекая внимания. Я не могу забрать его с собой. Позаботься о нем, прошу. И еще… Тебя ожидает еще один подарок. Когда-нибудь однажды, когда на небо взойдут две луны, под их лучами ты вновь будешь счастлива. Обещаю тебе… Прощай.
Ничто не шевельнулось внутри при его словах. Ледяное равнодушие и слабость затопили все мои члены. Едва хватило сил, чтобы выплюнуть пересохшими губами:
- Мне ничего не надо от тебя. Прощай.
Закопченный потолок надо мной будто вращается, опускаясь так низко, что, кажется, сейчас придавит меня. Мне нечем дышать, грудь перехватило, и слез не осталось тоже. И мне незачем думать, незачем чувствовать, незачем даже, преодолевая смертную слабость, приближаться к окну, за которым сгущается темнота. Я и так знаю – словно вижу воочию - в голубом сумраке ночи растворяется знакомый силуэт, укутанный в старый плащ, медленно двигаясь по дороге, ведущей на запад…
Часть третья
Менестрель
***
Я перевернула и эту страницу моей судьбы.
Дальше все шло… так как шло. По-настоящему повзрослеть – это значит обрести понимание, что конец любви не означает конец жизни. И пускай она больше напоминает сухую пустыню, чем наполненный цветами оазис, такая жизнь, тем не менее, приобретенные с годами мужество и смирение помогают двигаться дальше, дышать, ходить и упрямо искать потерянный смысл.
Я цеплялась за остатки того, что зовется радостью, каждый день напоминая себе, что именно он учил меня радоваться, и любить, и ценить каждое мгновение. Я не забывала и о повседневных обязанностях владелицы замка, уделяя пристальное внимание всему, что когда-то он помог мне восстановить практически из руин. Вела дела, следила за счетами, ежедневно объезжала владения, общалась со слугами, стараясь вникнуть в каждую деталь всего этого огромного механизма.
Таким образом, я как будто все еще оставалась верна его памяти, находилась с ним рядом, повторяла его слова. Временами мне даже слышался его голос, чувствовалось его дыхание за моим плечом. В такие минуты я боялась обернуться, чтобы видение не исчезло.
Он все еще был со мной, мой чародей. Ведь смирение не означает забвение…
Я находила новые и новые заботы, и в повседневной суете незаметно пробегал день. Так было легче не думать о себе и о живущей внутри бездонной боли. Когда под вечер, полностью обессиленная, я поднималась на западную башню и садилась у высокого окна, чтобы посмотреть на алый, или оранжевый, или багровый закат, дракон неизменно оказывался рядом. Он проползал по слишком узкой для него лестнице, шурша пластинами чешуи по каменным ступеням, и ложился, как ему представлялось, у моих ног. На самом деле, Фай настолько вырос, что даже встав на цыпочки, я едва дотягивалась рукой до его спинного гребня. Тем не менее, он явно считал себя кем-то вроде сторожевой собаки. А я была его единственной хозяйкой.