Как-то я заметила на окне серого ночного мотылька: он сидел, поджав лапки и развернувшись к свету, но уже не предпринимая попыток пробиться сквозь безжалостное стекло. Я лишь бросила взгляд в его сторону, и прошла дальше. Но через несколько дней я вновь случайно обратила на него внимание, на его неизменную позу, вытянутые усики и сложенные крылья. Он так и сидел, не двигаясь с места все это время. Я с любопытством тронула его пальцем и обнаружила, что он давно мертв. Умер и высох, навеки застыв в одной позе, глядя в окно на пробегающие облака… Или на бледное солнце… Он только казался живым все это время.
И меня буквально сразила одна жестокая мысль: а не превратилась ли я сама в такого же мертвого мотылька, замершего у окна, в то время как жизнь со всеми ее бурями и тревогами проносится мимо? Одна, запертая надежными стенами замка и собственным отчаянием, сидящим глубоко внутри.
От подобного сравнения мне сделалось нехорошо, и я решила, что в отличие от мотылька, вырвусь на свет.
Что же, я начала выезжать ко двору, порой принуждая себя к нелегким обязанностям, которые представляли собой: неукоснительное следование моде, умение вести светский разговор ни о чем, знание всех происходящих при дворе событий, а также готовность к интригам и лицемерию.
Все эти пустые лица и пустые слова до невозможности утомляли меня, не принося никакого успокоения моей душе. И я напрасно искала смысл в напыщенном блеске бальных залов. Нет, там не было и намека на свободу или счастливую жизнь. И когда я это поняла, то вновь окружила себя книгами и музыкой, вернувшись в добровольное изгнание. Так, по крайней мере, я чувствовала себя легко и естественно, а это многого стоило.
Незаметно прошло еще несколько лет, и глядя на себя в зеркало, я порой не узнавала эту печальную женщину с крошечными морщинками в уголках рта и глаз.
Все проходит и все меняется, хотим мы того или нет. И не нам решать, что будет с нами…
***
Как-то я разбирала старые манускрипты на верхних полках, отчаянно балансируя на расшатанном стуле и каждую минуту рискуя падением. И – о Боги! – это едва не произошло, когда моя служанка с треском распахнула дверь, неожиданно ворвавшись в комнату.
- Госпожа! – кричала она, забыв о приличиях и подобающем поведении,-
- Госпожа, конец света грядет!
С трудом восстановив равновесие, я свирепо взглянула на нее. Беспокоить меня, когда я занята своими делами, да еще и таким возмутительным образом, мало кто отваживался. Для этого, очевидно, должна была возникнуть существенная причина.
- Там что – пожар?
- Хуже, госпожа, куда хуже! – от страха у служанки глаза едва не вылезали из орбит, -
- На небе взошли две луны! И это днем!
При этих словах во мне что-то дрогнуло, и на ум сразу пришла та самая фраза, сказанная чародеем на прощание: «Когда-нибудь однажды, когда на небо взойдут две луны, под их лучами ты вновь будешь счастлива». Фраза, показавшаяся мне нелепой в череде прочих нелепых и беспощадных фраз, сказанных тем вечером.
Ну, вот, опять! И зачем только вернулась она, утихшая было боль? Мой чародей, Двэйн…
- Две луны, говоришь? – я медленно спустилась со стула.
Служанка лишь кивала и мелко тряслась, показывая дрожащим пальцем куда-то за окно.
Нет, чтобы увидеть это, окна мне недостаточно. Я выбежала во двор и запрокинула голову, чтобы во всей полноте рассмотреть необыкновенное явление.
По лазурному, уже начинающему вечереть небу были рассеяны серебристые полоски перистых облаков. Они образовывали причудливые узоры, будто в зеркале, мерцая и скользя сквозь друг друга. И между их пестрых рядов, словно два колдовских хрустальных шара, зависли огромная светящаяся луна и ее невероятное отражение. Причем глядя на них, невозможно было сказать, какая из этих лун – настоящая. Обе они струили призрачный опаловый поток, омывающий спящий сад. И такая неживая, нереальная тишина царила над всем, что можно было легко поверить в любую сказку.
Я знала, я понимала, конечно, что любому природному явлению существует подходящее объяснение: не это ли пытался вложить в мою голову маг? Но даже помня его уроки, я все равно не могла не поддаться мистическому очарованию открывшегося передо мной зрелища. Даже цикады молчали. Даже ветер спрятался, не тревожа ни единым дуновением серебристо-серые космы травы, залитые тревожным, неземным светом.