Я, на самом деле, – это вовсе не я. Это он. Единственный мужчина. Ангел во плоти. Наконец, вернувшийся домой.
***
Это было легко. Естественно, как дыхание. Ни тени сомнения, ни секунды страха, ни капли лжи...
«Мы ведь похожи с тобой, знаешь?» - «Я знаю».
Он выпустил из рук виуэлу, бережно, как ребенка, положил на потертый бархат. Поманил за собой.
Я пошла за ним в тень высоких деревьев, что сплетались над головой зеленым шатром. Наши ноги сминали целые созвездия белых и золотистых цветов. Косые лучи вечернего солнца текли сквозь листву и таяли в тенях, затаившихся в зарослях.
Мы были совсем одни в целом мире.
Бедивир опустился на изумрудный холм, потянув меня за руку, и я мягко прильнула к его груди. Наши глаза встретились, оказавшись совсем близко, наше дыхание смешалось. Долго и пристально он глядел на меня, не отводя взор, а затем поцеловал, сперва осторожно, затем – со все возрастающим пылом. Его нежные чуткие пальцы, о которых я грезила ночами, исследовали мое тело, забирались под одежду, гладили, сжимали, касались. Ласки становились все неистовей, все требовательней. Он потянул платье с груди. В ответ я распахнула на нем рубашку, открыв солнцу совершенный торс и точеные линии плеч. Не в силах отвести глаз, я целовала каждую ложбинку, каждую родинку, приходя в восторженный трепет от созерцания подобной красоты, от сопричастности к тайне и узнавания тела, такого родного!
Его пламя захватило меня, словно пожар, не оставив и камня на камне от прежней жизни. Я переплавлялась заново в этом огне, таяла жидким золотом в его руках, растекалась, как мед. Умирала и возрождалась.
В тот день я поняла, почему любовь и смерть так близки, я осознала, какие мы хрупкие и величественные создания одновременно. Поняла, почему небеса всегда препятствуют осуществлению самых смелых наших надежд и нашему дерзновенному стремлению быть счастливыми. Ведь обретая настоящую любовь, мы становимся подобны богам, а какой бог потерпит такое? Но сейчас я не хотела думать об этом…
Позже мы лежали в траве, совершенно обнаженные и обессиленные. Наши ноги и руки переплелись, словно виноградные лозы; мы не в силах были отпустить друг друга. Легкий ветерок овевал наши разгоряченные тела, принося с собой аромат далеких лугов.
Наконец, все стало на свои места, все теперь было, как надо. Одиночества больше не существовало. Существовал лишь он – юный и пылкий, похожий на ангела и абсолютно мой…
Это и есть те самые мгновения, когда мы живем полной жизнью, когда, наконец, становимся теми, кем задуманы изначально. И это даже не счастье, а скорее, некая высшая форма бытия. Все краски ярки, все сияет в ореоле отраженного света, все легко и ясно без слов, и отчего-то понимаешь, что по-другому быть и не может. Ты сама – свет и тепло. Это твоя истинная сущность, которая вышла на поверхность, отражаясь в глазах того, единственного, что смотрит на тебя, не отрываясь.
[1] Здесь и далее – стихи Павла Куницкого
***
Мы беседуем с ним о многом, о разном, узнавая друг друга до самых мельчайших деталей, до глубинных мыслей и ощущений – не всегда добрых и радостных. Это так сладостно – погружаться в мир другого человека, со всеми его переживаниями, его прошлым, его скрытыми ранами и сомнениями, знать, что он доверяет тебе настолько, что пускает вовнутрь. Это гораздо более сокровенно, чем соединение двух тел, и не менее восхитительно.
Я оттаиваю настолько, что без колебаний рассказываю ему о своей боли. А взамен получаю не менее откровенное и даже более горькое повествование. И переживаю за него так остро, будто все это произошло со мной. Нелегко простить предательство. Порой, мне кажется, что даже невозможно. Подобные шрамы лишь затягиваются, навсегда оставаясь внутри и напоминая о себе каждый раз, когда делаешь шаг навстречу другому. Они слишком серьезны, чтобы исцелиться окончательно. Наверное, невероятно сложно после всего произошедшего доверять еще кому-то…
И все же он доверился мне…
«А мы – менестрели, а мы – пилигримы.
Только бы успели стать вами любимы…»
И еще музыка, много музыки.
После упорных уговоров я согласилась спеть для него под аккомпанемент своей лютни. Я дрожала от смущения и страха за собственные неумелые, как мне казалось, попытки. Ведь в сравнении с его игрой, моя была лишь жалким подобием гармонии. Однако, внимательно выслушав меня до конца, Бедивир с полной серьезностью признался, что тронут до глубины души. Он сказал, что все очень тонко и эмоционально, что голос мой как раз подходит для подобных текстов, и, пожалуй, единственный недостаток – это моя скованность и страх, что мешает проявиться моему таланту в полной мере.