Я до самой последней минуты верила, что он этого не скажет.
Но он сказал.
«Я хочу свободы, - вот что он сказал. - Я – вольный ветер, бродяга, недостойный тебя. И я не способен слишком долго притворяться домашним. Ты не сможешь приручить меня, как приручила дракона. Дорога всегда зовет меня. Я слышу ее зов, и я должен идти».
Я встала у него на пути, хотя и понимала, что теперь это бесполезно, что любые мои слова, любые мольбы – напрасны. Птицу нельзя удержать в клетке, даже если эта клетка из золота и увита розами.
- Ответь мне только на один вопрос, - попросила я, все еще на что-то надеясь, пытаясь отыскать какое-то обыденное, понятное объяснение, -
- Это другая женщина, да?
Бедивир не отвел глаз.
- Нет, женщины тут ни при чем… Ну, как же рассказать тебе, чтобы ты поняла?.. Не знаю, что изменилось… Я просто почувствовал, что мне стало тяжело дышать, мне тесно здесь, не хватает воздуха. Я в отчаянии от того, что наши чувства связали меня, сделав рабом, не способным двигаться. А я не могу, не хочу так больше!
И я поняла каким-то внутренним чутьем, что он говорит правду. Дело не в женщине и не в новой любви, дело в нем самом.
- Ты же понимаешь, что у нас все равно ничего бы не вышло. Наши отношения были обречены. Мы слишком разные, хотя и похожи внутренне. Давай будем честными до конца. Я – всего лишь странствующий менестрель. А ты…
- Нет! – прервала я его, -
- Лучше не говори ничего. Это глупо и оскорбительно для нас обоих. Для меня ты всегда оставался ровней. Я всегда любила тебя. И буду любить.
Он молча опустил глаза. Затем взял виуэлу и заиграл. Тягучая мелодия вновь поплыла по залу, наполняя каждый уголок и каждую арку живым, ярким звучанием. В последний раз. И сжалось сердце, и сами собой потекли слезы…
«А мы менестрели, а мы пилигримы.
Только бы успели стать вами любимы…»
***
Он уехал по южной дороге, туда, где солнце золотило созревшие колосья. Теплый ветер развевал его волосы, целуя лицо, которое мне уже никогда не целовать.
Пыль, мягкая, как пух, не сохранила следов.
День ушел на покой.
А потом наступила ночь…
Моя лютня лежит в углу с порванными струнами: я все равно никогда не возьму ее в руки.
Мой замок тих и неприветлив: в нем больше не осталось никого живого. Только я – и дракон.
Он неподвижной громадой лежит у ворот, прижав их створки тяжелым неповоротливым телом. Я строго-настрого приказала ему сторожить вход. Я велела ему никого не впускать. Никого.
Конец