– Даниэль? Даниэль, помоги мне!
Грета вопросительно посмотрела на Ральфа. Тот кивнул – и женщина быстрым движением провела своим когтем по девичьей шее, заставив Кристину вскрикнуть. Из пореза тут же выступила кровь, густой красной лентой побежала вниз, за ворот – и в воздухе поплыл одуряющий запах.
– Отпустите меня! Вы не имеете права! Даниэль!!
Как ни странно, Грета послушалась. Она одним движением освободила руки Кристины и сильно толкнула её в спину, в направлении так и сидевшего на полу Фёрстнера. Кристина, и не думая упираться, бегом бросилась к нему. Упала на колени и схватила за плечи:
– Даниэль, скажи им! Что всё это значит? Они… Я… Да что с тобой?!
Кровь была так близко – Даниэль старался не вдыхать, но запах всё равно забивал ноздри. Он уже чувствовал её вкус на языке, он хотел отодвинуться, оттолкнуть девушку от себя – и не мог. Она продолжала что-то говорить, кажется, пыталась встряхнуть его, он смысл слов и действий до него не доходил. Воронка в желудке расширилась, всасывая в себя всё с утроенной силой, и разум, не удержавшись на краю, соскользнул сквозь эту воронку куда-то в небытиё, а вместо него из чёрной бездны вырвался зверь.
Кажется, он рычал. Кажется, девушка кричала, когда он рвал пальцами кожу и мышцы, добираясь до красной жидкости внутри её тела. Жидкости было мало, он глотал её, а она бесполезно брызгала в разные стороны, пачкая плиты. Но остановиться он не мог. Что-то хрустело, кажется, это были кости.
Даниэль пришёл в себя только когда кровь кончилась. Пелена голода и бешенства рассеялась перед глазами, и он ещё некоторое время бессмысленно таращился на месиво из плоти и обрывков ткани, лежащее перед ним. Руки были красными, словно он надел перчатки, кожу лица стягивало, а разум всё никак не мог осознать происшедшее. Всё вокруг – его одежда, пол – тоже было красным. «Жертв «Вольфенского Верфольфа» хоронят в закрытых гробах», – возникла где-то вдалеке кристально-ясная мысль. Голод унялся не то чтобы совсем, но ощущения в животе больше не были болезненными. Рядом послышались шаги, Даниэль поднял голову, и подошедший Ральф аккуратно, как ребёнку, вытер ему лицо платком.
Позади щёлкнула зажигалка – Грета Хайнце прикурила ещё одну сигарету.
Глава 8
В Рыцарском зале, соседствующем с холлом, было темно – только из окон падал желтоватый свет от прожекторов подсветки. Окурок догорел до фильтра, и Грета бросила его прямо на пол, раздавив каблуком туфли. Всё равно грядёт большая уборка, заодно и мелкий мусор сметут. За дверью Ральф приводил в чувство своего пребывающего в шоке птенца. Женщина сухо усмехнулась. Уж с ней-то таких проблем не будет, можно быть уверенной.
Грету давно уже не шокировала жестокость. С давних пор, ещё с раннего детства, проведённого с то и дело распускавшим руки пьяницей-отцом и забитой, боявшейся лишний раз поднять глаза матерью. Соседские дети, дразнившие её за затрапезный вид и бежавшие ябедничать взрослым, когда Грета пыталась отвечать на насмешки на удивление сильными для её возраста и комплекции зуботычинами, тоже не прибавили девочке человеколюбия. И потому, стоя около своего полыхающего дома в наброшенном кем-то поверх пижамы одеяле, и глядя, как горит её прежняя жизнь, Грета не испытывала ничего. Ни боли, ни страха, ни сожаления.
Соседки кудахтали, гладили «бедную сиротку» по голове, совали ей конфетки, а девочка лишь тихо бесилась. Все они знали, что творится у неё дома, знали – и старательно делали вид, что это их не касается, а теперь вот преисполнились лицемерного сочувствия. Впрочем, Грета к своим семи годам отлично научилась молчать и терпеть. И теперь она спокойно ждала перемен в своей участи, не слишком веря в лучшее, но и полагая, что хуже быть уже вряд ли может. Как же она ошибалась!
Когда стало известно, что осиротевшую дочку никчемушника-Хайнце собирается удочерить сам герр Штейман, все вокруг решили, что Грета наконец-то вытащила свой счастливый билет. Она и сама поначалу думала так же, и уже предвкушала, как утрёт нос всем этим насмешникам, прежде изводившим её из-за обносок. Но быстро выяснилось, что у благодеяний бывает обратная сторона. Герр Штейман был благоразумен. Женись он и обзаведись законными детьми, жена могла бы взбунтоваться, не вынеся его наклонностей. Обрати он внимание на какого-нибудь другого ребёнка, и его родители тоже могли бы доставить ему неприятности. Но не имевшая близкой родни, проживающая с ним на самых раззаконных основания Грета оказалась полностью в его власти. Она пробовала сбегать, но всё те же сочувствующие соседи ловили её и приводили обратно, ворча, что эта неблагодарная девчонка не ценит своего счастья. Грета чувствовала себя всеми преданной и одинокой. Жаловаться она даже не пыталась. Слишком глубоко в ней укоренилось недоверие к взрослым и знание, насколько Вольфен не любит выносить сор из избы. Ведь даже теперь, двадцать лет спустя о Йозефе Штеймане предпочитали отзываться по принципу: о мёртвом хорошо, или ничего.