Даниэль вскочил, чувствуя внезапное возбуждение. Раньше он гадал, почему птенцы не бунтуют, ведь, наверное, мало кто относится к вампирам и возможности превращения в них так же, как фройляйн Хайнце. Но если подобное искреннее желание порвать глотку любому, кто замахнулся на твоего Мастера или на его интересы – дело обычное… Тогда приходится признать, что Грета действительно потеряна для Ральфа. И её нельзя за это осуждать.
Писатель прошёл к стеклянной стене и посмотрел сквозь неё туда, где за горизонтом прятался его родной Ауслезе, где остались мать, лежащий в больнице отец и младший брат… Родичи, которых он так и не повидал, и уже, возможно, не увидит. Но у Ральфа и так хватает из-за него неприятностей, и ему точно не станет легче, если Даниэль сбежит ещё раз. Фёрстнер прикрыл глаза и мысленно попросил прощения у всех, кого оставлял там, дома, в неведении о его судьбе. Я не могу подвести Ральфа ещё раз, мысленно сказал он им. И если его интересы требуют причинить боль вам… что ж, пусть будет так. Мне жаль, но однажды приходится сделать выбор, и я его сделал. Я остаюсь.
Как ни странно, стало легче. Отвернувшись от окна, Даниэль снова опустился на софу и приготовился, как и положено послушному птенцу, ждать своего Мастера столько, сколько понадобится.
Сегодня в «Не последнем приюте» было пусто, а потому Ральф не стал занимать свою нишу, а сел за ближайший к стойке столик. Вышедший навстречу ему Куинн скептически оглядел Штеймана сквозь облако сигарного дыма, покачал головой и присел напротив.
– Пора бы взять себя в руки, – заметил он.
– Считай, что уже взял, – на этот раз выпить не предложили, но в любом случае видно, что разговор пойдёт серьёзный. Иначе Паук не стал бы вызванивать его самолично. Обычно он ждёт, пока обратятся к нему.
– Ты так и не пришёл вчера. Многие хотели тебя повидать, но ты во второй раз обманул их чаяния. Если это превратится в систему…
– Не превратится.
– Хотелось бы верить. Ты мне симпатичен, Ральф, куда симпатичнее Андронеску, и мне не хотелось бы увидеть, как он восторжествует. А он явно готовится.
– Наконец-то было сказано что-то конкретное?
– Конкретней не бывает. На Сборе Андронеску поднимет вопрос о твоей компетентности в управлении «Vita sanguis» в свете последних событий.
– Это смешно, – Ральф пожал плечами. – Птенцы постоянно чудят. Стресс и всё такое. Даже если считать, что убийства совершил Даниэль…
– Ральф, мальчик мой, ты же отлично понимаешь, что вопрос не в том, смешно звучат претензии Михаила, или грустно. Они – лишь предлог, чтобы поставить на голосование вопрос, имеешь ли ты право единолично владеть корпорацией, которой пользуются все.
– И кому же они собираются её отдать?
– Они собираются её разделить. По плану Андронеску, взявшему на вооружение опыт людей, будет создан совет директоров, в качестве которого выступят, естественно главы Кланов. Не беспокойся, ты в него войдёшь и получишь право голоса наравне со всеми.
– Одного голоса.
– Естественно.
Ральф молчал, как никогда жалея, что вот уже полторы сотни лет лишён возможности по-настоящему напиться. Или хоть на время отключить сознание ещё каким-нибудь образом. Не здесь, разумеется, а по возвращении в свою башню. Один голос – это то же что ничего. До сих пор ему удавалось лавировать между старых зубастых акул этакой смелой рыбкой, потому что эти акулы отчаянно конкурировали между собой. Ни одной из них не хотелось отдавать такой лакомый кусок, как «Vita sanguis», конкуренту, а потому при каждой попытке его отобрать все в конце концов сходились во мнении, что Ральф Штейман – всё же меньшее из зол. Но Андронеску удалось придумать простое, как всё гениальное, решение, действительно способное устроить всех, кроме Ральфа. Великий Боже, у Михаила действительно может получиться.
– Но ведь совету директоров нужен председатель…
– Совершенно верно, – кивнул Паук. – И ко мне уже обратились с предложением его возглавить.
Ральф сжал зубы. Действительно, старейший и самый уважаемый вампир – кандидатура идеальная, не подкопаешься.
– И что ты им ответил?
– Я не сказал ни да, ни нет.
– Почему? – в то, что Куинн ещё не принял решения, Ральф не верил. Доминик, не торопясь, достал новую сигару и раскурил её.
– Откровенно говоря, – сказал он, – у меня нет желания создавать прецедент, на основании которого кто-то может решить, что и я уже не имею права распоряжаться «Не последним приютом». Законы легко рушатся, но трудно утверждаются. Это во-первых, а во-вторых… Я подумал – зачем мне довольствоваться малой частью, когда я могу получить половину?