Я решила, что на такое надо равняться, и спросила, может, Яков видел картину про верность.
Яков рассказал, что картину не видел, что картину показывали, когда Яков еще не работал у офицеров.
Я спросила, сколько Яков тут работает.
Яков сказал, что на работе работает один год.
Я думала, что, может, мы с Яковом еще поговорим, может, мы сейчас подружимся, что мы ж теперь товарища на работе.
А Яков молчал и начал перематывать на свою руку кусок веревки.
Я подумала, что если кто не хочет, так мне и не надо.
Я обсмотрелась. Я ж пришла взять посуду, а не я не знаю что.
Получилось, что в комнате три стакана один в одном поставились на полу. Стаканы были грязные, аж завелась там всякая гадость. Были три тарелки, одна в одной на полу тоже.
Конечно, я ничего Якова не упрекнула.
Я — раз! — и взя́ла голой рукой и стаканы, и тарелки, сложила в ведре и запела Якову в самое лицо песню:
— Я утро встречаю рассветом…
По правде, Яков не перестал с своей веревкой.
Я спела слова тихо-тихо. Никто ж другой не виноват, что есть такие люди, как Яков, — без воспитания. Я ж никому другому ни за что не помешаю на работе.
Дальше получилась комната «Библиотека. Посунько Надежда Сергеевна».
Посунько Надежда Сергеевна в библиотеке находилась одна.
Надежда Сергеевна так и сказала на мое приветствие и представление:
— Очень приятно. Заходите. Я одна, как раз провожу инвентаризацию.
Потом Надежда Сергеевна повела руки по сто́ронам:
— Я книги считаю, чтоб все было на своем месте.
Надежда Сергеевна себе решила, что я не знаю такое слово. Надежда Сергеевна увидела перед собой работницу с ведром — и подумала такое.
А я много слов знаю. И слово «инвентаризация» мне хорошо-хорошо знакомое. Я на лозовой была в профкоме, меня включили делать учет, мы там подписывались, что «инвентаризацию проводили такие-то и такие-то».
Мне уже давно много думалось и про слова тоже. Слова ж маленькие против человека.
Допустим, человеку надо сказать слово. А слово уже — раз! — с головы скок-поскок на язык. И человек говорит уже вроде от себя. А это ж слово сказалось само по себе.
Надо понимать.
По правде, я всегда не умею задерживать слова.
Допустим, есть слово называется «карандаш». Этот карандаш был дурной и не лез мне до головы. Так я вроде взяла забор, выломала с забора доску, а в дырку взяла — раз! — и поставила карандаш. Сначала карандаш прятался в заборе, и я карандаш то видела, а то уже не видела. Так я вроде покрасила карандаш в белое. Получилось хорошо, и карандаш уже от меня всегда не бегал.
Допустим, есть слово называется «знамя». Конечно, это ж красное знамя. Так я вроде взяла знамя — раз! — и поставила до стенки. Получилось красное на белом, и стало у меня хорошо.
Есть слова непонятные и непонятные. Хоть и слово называется «инвентаризация». Так я непонятность вроде беру и — раз! — ставлю до фонаря.
Да.
И книжки я читаю тоже. Меня в школе Клара Семеновна отметила как активного читателя по программе чтения. Тем более что слова в наявности не в одной книжке. Слова ж можно узнавать всюду. Даже и от людей. И от радио можно узнавать тоже. Оно ж целый день говорит — с утра до вечера. Получается, что там слова и слова. Конечно, радио и музыку играет тоже. И в постановках — там же ж такое же самое.
Мой нехороший недочет, что у меня в голове получается слов больше, чем выходит на язык.
Я думаю всякими-всякими словами. А когда рассказываю, так слов находится у меня меньше и меньше.
Я сильно думала и решила, что такое правильно. Человеку всегда нельзя высказывать в голос все-все слова, которые человек знает у себя в голове. Это ж человек знает, а люди нет, не знают. Надо рассказывать в голос слова, которые есть и у других тоже. А то человек перепутается и за собой других перепутает. Получится нечестность.
Надо понимать.
Надежда Сергеевна спросила, может, я хочу записаться в библиотеку.
Я сказала, что хочу.
Когда Надежда Сергеевна меня записывала, так села возле стола и наклонилась. Оно ж, когда люди пишут, всегда наклоняются. В эту самую секундочку тоже.