– Чего? – спрашиваю я.
Папа поворачивается ко мне.
– И тебе привет!
Он снял галстук и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Он разводит руки, чтобы меня обнять, но я делаю вид, что не заметила его жеста, и открываю холодильник. Меня обдает приятной прохладой.
– Как прошел день, солнышко? – спрашивает мама.
– Нормально. Вам помочь?
– Можешь порезать лук, – говорит она.
Я достаю из ящика нож.
Папа возвращается к истории, которую начал рассказывать маме до моего прихода. Поначалу я пытаюсь его слушать, но я понятия не имею, о чем он говорит. Я разрезаю лук пополам, и у меня начинает щипать глаза.
Звонит телефон, и папа включает громкую связь.
– Алло?
Мы ждем. Включается запись автоответчика.
– Вам звонят из старшей школы «Виста», чтобы сообщить, что ваш ребенок пропустил сегодня один или несколько уроков. Причина отсутствия будет считаться неуважительной, если вы не предоставите медицинскую справку или записку от родителей или опекунов, в которой поясняется, что ребенок пропустил уроки по семейным обстоятельствам.
Папа перестает переворачивать чеснок. Мама выключает воду. Я стою спиной к телефону и продолжаю резать лук.
Черт. Я совсем забыла, что они звонят домой.
– Кейтлин, ты прогуляла школу? – Мама изо всех сил старается говорить спокойно.
Я откладываю нож в сторону и поворачиваюсь. Может, они сжалятся, когда увидят, что со мной сотворил их лук. Но они молча смотрят на меня.
В голову не приходит ни одной достойной отговорки, поэтому я говорю:
– Я ненавижу учительницу фотографии.
– Мисс Дилейни? – Мама удивленно вскидывает брови.
– В прошлом году она тебе нравилась, – замечает папа.
Родители переглядываются, но ничего не говорят. Я вижу, как у мамы стремительно портится настроение. Они сжимает губы в ниточку и начинает часто дышать. Папа вздыхает.
Наконец он говорит:
– Кейтлин, нельзя просто так пропускать школу. В твоей жизни будет еще много людей, которые тебе не нравятся, и тебе придется научиться с ними общаться.
– Мисс Дилейни – замечательная женщина, – говорит мама. – Она столькому научила вас с Ингрид в прошлом году.
– Она ничему меня не научила. Я жалею, что вообще пошла к ней на курс.
Я отворачиваюсь к окну, но на улице уже темно, и я вижу только наше отражение. Это очень странный семейный портрет. На маме фартук поверх костюма, заколка на волосах съехала набок; папа прислонился к духовке и устало потирает лоб; а я смотрю прямо в объектив, и на моем лице высыхают луковые слезы. Я пытаюсь придумать, как бы объяснить им ситуацию, но мама рассуждает об опасностях и последствиях прогулов с таким жаром, что ее беспокойство из-за такого пустяка начинает казаться абсурдным.
– Почему ты смеешься? – спрашивает она с обидой и раздражением.
– Я не могу, – выдыхаю я сквозь смех. – Ты ведешь себя как ненормальная.
Она замолкает. Она смотрит на меня тяжелым взглядом, вытирает руки о фартук. Спокойно подходит к духовке и выключает ее. Поворачивается ко мне, и я готовлюсь к объятию. Но она стремительно проходит мимо меня, берет со стола разделочную доску и соскребает нарезанный лук в мусорное ведро.
– Я буду в спальне, – говорит она папе и уходит.
Я ужинаю тремя порциями виноградного фруктового льда и слушаю на повторе «Кьюр», посильнее выкрутив громкость, чтобы не сходить с ума, пытаясь подслушать, говорят ли родители обо мне. Подумаешь, поссорились. Обычное дело. Я не знаю ни одного человека, который никогда не ссорился с родителями. Ингрид постоянно ругалась со Сьюзан и Митчем, хотя мне они казались прекрасными людьми. Но я продолжаю ждать стука в дверь, потому что для нас с родителями это ненормально. Мы можем огрызаться друг на друга, но никогда не ругаемся всерьез.
Стук раздается примерно через час – легкий и такой тихий, что я не сразу слышу его из-за музыки.
– Милая? – доносится до меня мамин голос. – К тебе пришли.
По голосу я слышу, что она разговаривает со мной только из обязательства. Она меня еще не простила.
Я открываю дверь комнаты. У мамы опухли глаза и потекла тушь. На нее больно смотреть.
– Пригласить его наверх? – спрашивает она.
– Давай. – Я скептически оглядываю свои треники и растянутую футболку. Кто бы это ни был, его ждет не самое приятное зрелище.
Мама быстро спускается на первый этаж.
Я слышу, как она говорит:
– Можешь идти. Крайняя дверь слева.
Я торопливо набрасываю на кровать покрывало, пытаясь изобразить какое-то подобие порядка.