– Моя подруга Дилан лесбиянка. Когда в гости приходит она, мне тоже оставлять дверь открытой? – спрашиваю я. Получается слишком резко, и меня охватывает чувство вины, потому что мама явно старалась подойти к вопросу деликатно.
Она вздыхает.
– А ты, милая? Ты тоже лесбиянка?
– Нет.
– Тогда ничего страшного, если вы будете закрывать дверь.
– Хорошо, – говорю я мирно. – Это справедливо.
Я не могу пойти на алгебру. Я собиралась с духом все утро, но я просто не в состоянии смотреть Тейлору в глаза.
После второго урока я иду в научный корпус. Вскоре звенит звонок на третий урок, и коридоры пустеют. Я стою у шкафчика и раскачиваю дверцу. Смотрю на фотографию Ингрид. Интересно, смогу ли я сейчас найти этот холм. Я оставляю шкафчик в покое и привычным маршрутом направляюсь к туалету.
Я толкаю дверь и вхожу, уверенная, что внутри, как обычно, никого нет. Но я ошиблась. Дилан стоит спиной ко мне и моет руки. Когда я вхожу, она подпрыгивает от неожиданности, а я чувствую себя так, будто увидела призрака. В свете флюоресцентных ламп ее лицо кажется голубым.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.
Почему-то эта неожиданная встреча побуждает меня присмотреться к ней получше. Не отходя от двери, я разглядываю в зеркало четкую линию ее подбородка, ее тонкие ключицы, крошечный шрам на лбу, которого я не замечала раньше.
Она смотрит на мое отражение.
– Я не знала, что это твой туалет.
В таком освещении ее кожа на фоне черной одежды выглядит невероятно бледной. Дилан выключает воду, отрывает кусок бумажного полотенца. Разворачивается, кидает полотенце в мусорное ведро и проходит мимо меня к двери. Ее ботинки гулко топают по полу. Даже когда она уходит, я остаюсь на месте. Почти половина учебного года позади. Смогу ли я когда-нибудь заслужить ее прощение?
Вечером, перед сном, я открываю окно и, высунувшись наружу, направляю фотоаппарат в ночное небо. Я устанавливаю минимальную выдержку – если где-то и есть лучик света, камера его не увидит. Я нажимаю на кнопку. Наше следующее задание посвящено отработке контраста. Я сдам абсолютно черный снимок.
Проснувшись утром в субботу, я вспоминаю, что по выходным мы с Ингрид не расставались со своими фотоаппаратами. Мы ходили по одним и тем же местам, почти не разговаривая, и искали идеальные кадры. Потом мы шли в лабораторию и вместе проявляли снимки.
Мои фотографии сохли на одной леске, фотографии Ингрид – в другом конце комнаты. Я смотрела на ее снимки и ничего не узнавала. Вестибюль торгового центра: я увидела связку шариков на входе только что открывшегося отдела; она – пустую коляску. Моя комната: я увидела стопку журналов на ковре; она – записку от мамы, в которой говорилось: «Не забудь кинуть белье в стирку». Парк в Сан-Франциско: мои чайки в полете – ее травяной холм, поросший полевыми цветами.
Я скучаю по ощущению, которое возникает, когда опускаешь экспонированную бумагу в проявитель, на секунду задерживаешь дыхание и видишь, как изображение обретает плоть. Как темные участки чернеют. И ты думаешь: «Это сделала я».
Мне нужно проявить черное фото, но еще я хочу вновь ощутить это чувство. Хочу сделать фотографию, которую можно повесить на стену после того, как она просохнет. Порывшись в ящике стола, я нахожу пленку, которую отсняла в ночь перед началом учебного года. Вряд ли у меня получилось запечатлеть луну, но снимок дома вполне мог удаться.
Я забираюсь в фотолабораторию через окно и иду в проявочную. Завернув за угол, где установлены раковины, я чувствую: что-то не так. Я не одна.
Я жду, пока глаза привыкнут к темноте.
Я не сразу ее узнаю. На ней джинсы и толстовка, волосы убраны в простой хвост. Она стоит ко мне спиной и цепляет на леску фотографию.
– Доброе утро, Кейтлин, – говорит мисс Дилейни.
– Здравствуйте, – бормочу я, готовая к тому, что меня выставят за дверь.
Но она не отчитывает меня за то, что я вломилась в лабораторию, и не грозится позвонить родителям.
– Увеличитель в углу свободен, – говорит она.
– Хорошо.
Я неуверенно подхожу к увеличителю. Но у нее включен лабораторный фонарь, поэтому я не могу достать пленку. Малейшего луча достаточно, чтобы засветить фотографию. Я не хочу просить ее выключить свет, но уходить после того, как мне разрешили остаться, кажется грубостью. Я стою на месте, пытаясь сообразить, что делать.
– Ты будешь проявлять? – спрашивает она.
– Ага.
Она выключает свет.
– Спасибо.
Я торопливо заправляю пленку и подворачиваю ее, чтобы внутрь не проник свет.