Почему она не чувствует к нему влечения души, Евгения объяснить не может.
— Какой-то он чересчур правильный, — пытается растолковать она Наде. — Неестественно хороший… А я почему-то все время жду, что он совершит какую-нибудь подлость или скажет мне какую-нибудь гадость…
— Он дал тебе повод так думать?
— В том-то и дело, что нет! Но все равно, я его не люблю! И что самое противное, не могу ему это сказать. Он будто обволакивает меня сладким сиропом, в котором я барахтаюсь, как муха в паутине. Посмотрю в его честные, преданные глаза, веришь ли, будто язык к небу примерзает!
Сегодня у Алексея вечерний прием больных и он придет после восьми вечера. Евгения надеется, что до его прихода она как раз покрасит окно в комнате Никиты — не ждать же, в самом деле, пока этот ленивый мальчишка соберется с духом!
Она одевается в старые джинсы, старую рубашку Никиты, повязывает по-пиратски косынку. Теперь даже в рабочую одежду невольно старается внести хоть чуточку кокетства. Глядится в зеркало, слегка подкрашивает губы и подмигивает своему отражению. В ту же секунду начинает звонить телефон, как будто на её подмигивание откликнулся кто-то из Зазеркалья.
Звонит муж её давней знакомой — Нины Аристовой — Толян. Его так зовут друзья за любовь к блатным песням и "крутому прикиду". Толику под сорок, но он никак не хочет угомониться.
Ходит в спортзал, качается, гоняет, как сумасшедший, на своих то "опелях", то "фордах". От так часто меняет машины, что даже Нина не знает, какая машина у него будет завтра. А ещё стоит ему выпить, как он тут же ищет, с кем бы подраться.
Стрижка у Толяна всегда предельно короткая. Он обожает черные перчатки без пальцев — Евгения все время забывает как они называются — и, кажется, никогда их с рук не снимает. Может, потому, что почти не вылезает из-за руля.
Работает Толян в фирме, которая возит из Швеции кондитерские изделия, не то менеджером, н то коммерческим директором. Деньги у него водятся, но своих двух сыновей-погодков, младший их которых друг Никиты, он не балует.
— Слышь, Жека, — говорит он, — мой Шурка видел у твоего Никиты боевик Бушкова "На то и волки". Дайте почитать!
— Подожди, сейчас посмотрю, не утащил ли он его куда-нибудь.
Книжка лежит на тумбочке, так что она говорит в трубку:
— Приезжай, возьмешь!
И перезванивает матери.
— Ма, Кита позови!
— Женя, — вздыхает Вера Александровна. — Никита — такое красивое имя! Зачем ты его уродуешь?
— Зови, мама, мне некогда!
— Никита, — все же исправляется она, — дядя Толя, отец Шурика, просит у тебя Бушкова.
— Дай, — безмятежно разрешает сын, — мы с ним книгами часто обмениваемся, он быстро читает.
Она откладывает банку с краской и снимает косынку. С окном придется повременить.
Толян врывается, как тайфун, лишь она открывает дверь. Каким-то особым приемом сбрасывает кроссовки так, что они взлетают вверх и приземляются, слетев с ноги, точно на подошвы.
— Жека, я все узнаю последним! — он с грохотом ставит на кухонный стол бутылку бренди с черным быком на этикетке. — Ну, ты даешь! Давай подрежь что-нибудь, что есть: колбаски, сырочка, редиски — все равно. Мы — не гнилые интеллигенты, можем и шампанское огурцом закусывать!
— Если мне не изменяет память, ты заканчивал институт. А к интеллигенции себя перестал причислять?
— Так когда это было!
Евгения достает консервированные помидоры, парниковый огурец, две холодные котлеты.
— Все, что могу! Ты не намекнешь, какой у нас праздник?
— День независимости. Слышь, мне Нинка про твой развод сказала, я ошизел!
— Я не думала, что разводы в нашей стране такая уж редкость.
— Разводы среди других — это так, статистика а тут свой человек.
— Ты перчатки не хочешь снять? — как бы между прочим спрашивает Евгения.
— Думаешь, стоит?
— Ага. А заодно и руки помоешь.
— Ты и мертвого уговоришь! — он снимает перчатки, небрежно сует их в короткую кожаную куртку и идет в ванную, напевая по пути:
Он быстро возвращается и говорит:
— Учти, несмотря на то, что я бросил пить…
— Давно? — изумляется она.
— Послезавтра будет три дня. Да ладно, больно ты серьезная! Я же шучу. Шутка у меня такая. Закрой рот.
— Ну ты наглый, Аристов!
— Положение обязывает, крошка! — шутливо вздыхает он. — Будем пить или смотреть?
— Вообще-то я собиралась красить окна.
— Ты? Красить? Угомонись, завтра я пришлю парочку хлопцев, они в момент выкрасят у тебя все, что нужно!
— У меня — ничего не нужно. Только окна.
— Окна так окна! И забудь, пожалуйста про дела — Толян у тебя в гостях. Я говорил, что ты отлично выглядишь?
— Не говорил, но я тебе верю!
— Вроде, меня наглым обозвали… Не вижу рюмок!
— Сейчас принесу.
— И гитару захвати! Душа музыки просит.
— Кому-то нужна была книга…
— Не бурчи! Какая ты, оказывается, скандальная.
Толян разливает бренди по рюмкам, а Евгения лишь удивляется себе. Прежде она ударилась бы в панику: остаться наедине с таким шалым мужиком, да ещё пить с ним! А теперь она почему-то уверена, что сможет быть хозяйкой положения…
— Ну, Жека, за твою смелость!
— Велика смелость — решиться на развод!
— Не скажи, многие хотели бы решиться, да боятся.
— К вам с Ниной это не относится!
— Ты так думаешь?.. Кстати, могла бы и допить. Тост за тебя подняли!
— На днях я попробовала допивать… Видел бы ты меня!
— Опьянил воздух свободы. И как ощущение после перебора?
— Не дай Бог! Наизнанку всю вывернуло!
— Тогда будем пить понемногу, но часто. Давай за то, чтобы не повторять старых ошибок.
— Хотелось бы…
— Сыграй что-нибудь! Сколько раз мы с тобой в компаниях были только однажды я слышал, как ты играла и пела.
— Почему-то Аркадию мое пение не нравилось.
— По-моему, ему и жить не нравилось!
— Не будем о нем, — она провела рукой по струнам. — Что пан желает послушать?
— Сыграть что-нибудь из Есенина.
— "Отговорила роща золотая". Пойдет?
— Пойдет. Это и моя любимая.
Он слушает молча. Притих, задумался и в эту минуту показался ей таким уязвимым…
— Ох, Женька, всю душу ты мне вывернула! До печенок достала!
Он наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, но в последний момент передумывает, крепко хватает её за подбородок и целует в губы. Взасос. Она отталкивает его. Так, что Толян чудом удерживается на табуретке.
— Горячая! А чего толкаешься? Ты же мне отвечала!
— Не придумывай!
— Уж поверь. Равнодушных женщин я знаю. Их целуешь, будто снулую рыбу — в ответ никакого движения. А от тебя жар идет, как от печки. Как же ты столько лет с Аркадием жила? Вопрос снимается — дурацкий! Дедушка Крылов в таких случаях говорил: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, куму, оборотиться?!
Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза.
— Я тебя хочу!
— А я тебя — нет!
— И ты хочешь. Только ещё не знаешь. Тебя, как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.
Он опять впивается в её губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в неё затылком. Гитара соскальзывает на пол.
— Пусти! — Евгения ежу испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.
— И не подумаю. Ищи дурака!
— Я позвоню твоей Нине и все расскажу.
— Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснется? Может, она вспомнит, что женщина?!
Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.
— Восемнадцать лет! — стучит Толян кулаком по стене. — Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!