Жизнь города всегда была тесно связана с Волгой. Перед Великой Отечественной был построен каскад плотин на Верхней Волге — в Иванькове (Дубне), Угличе и Рыбинске согласно генеральному плану Большой Волги. Только в результате этого плана оказались затопленными огромные территории и навсегда стерты с лица земли многие города и села. Да кто тогда думал о них… Главное — судоходность реки и электричество.
Сильно пострадал и маленький Калязин, почти две трети которого попали в зону затопления Угличского водохранилища. Исчезла Подмонастырская слобода — она вместе с Троицким монастырем скрылась в воде. На месте Троицкого собора остался только маленький островок, называемый калязинцами Монастырским. Уничтожать Троицкий собор не было никакой необходимости — сделали бы обвалование и сберегли памятник архитектуры. Однако начальник Волгостроя Лаврентий Берия приказал, и собор взорвали. На его месте долго стоял деревянный крест, а позже восстановили юго-восточную угловую башню с фрагментом монастырской стены. В башне расположилась часовня, а на острове до сих пор сохранились части монастырских стен да поросший бурьяном и кустарником битый кирпич…
В небольшом Калязине насчитывалось меньше двадцати тысяч горожан. В основном люди работали на фабриках, выпускающих одежду, обувь и продукты, в леспромхозе и в небольшом грузовом порту. Для подготовки специалистов в Калязине открыли политехнический техникум. А еще в городке находился центр космической связи с мощным радиотелескопом.
— Жизнь измеряется не днями, не годами, а поступками, — часто повторяла баба Таня. — Видишь, Мишенька, стоит себе наша колокольня и стоит… И ничего с ней нельзя поделать. Это символ веры. А законы… Что в них и что от них? Сколько бы этих ненужных бумаг не подписывали: дескать, надо затопить город, разобрать монастырь, тут у нас такой был необыкновенный, памятник архитектуры, говорили люди знающие, снести все храмы — что толку-то? Не одними законами жива совесть человеческая… Ты это запомни.
Миша запомнил. Только потом по-своему все вывернул наизнанку, как ему было удобнее и выгоднее.
Баба Таня считала своими личными врагами, отдавших приказы уничтожить все церкви и разрушить все монастыри, Берию, Ленина и Сталина.
В Калязине жила еще старшая сестра бабы Тани, совсем уже старенькая баба Женя. Она умерла, когда Миша перешел в третий класс. В памяти сохранился тихий, почти неслышный голос бабы Жени, ее крохотная фигурка, двигающаяся как-то несмело, бочком, ее мягкие, застиранные до белизны руки, шершавые и мягкие, как осенние листья, синева выступающих под кожей топких вен, ее гладкие тонкие седые волосы, туго собранные на затылке в маленькую баранку… И удивительно вкусная пасха — творог с изюмом, — которую баба Женя готовила к великому празднику с особой любовью и тщанием. Сверху на пасхе всегда был выложены две большие буквы «X. В.» из спичек с обломанными головками.
— Это что? — спросил Миша, увидев пасху впервые.
— Бедная моя Иринушка! — тотчас запричитала баба Таня. — Даже не успела ребенка толком воспитать! Ничего не знает, ничего не понимает! С таким нехристем жизнь прожила! Спасибо, что хоть окрестила ребенка!
Баба Женя молчала и только мелко-мелко кивала.
Она вообще, как заметил позже Миша, в споры с сестрой никогда не вступала, насчет властей, прошлых и нынешних, не высказывалась, никого не критиковала, а просто сидела в своей темноватой нищенькой и душноватой комнате, тесно заставленной цветами в горшках, читала и молилась. На улицу она выходила редко. Миша видел ее только в церкви, куда стала его водить бабушка.
Однажды он трапезничал вместе с обеими бабушками и с церковным хором после окончания поста и рождественской службы. И один хорист, лет сорока, слегка поддав, начал утверждать свою собственную мысль:
— Русские спасутся все! Россия столько вынесла, что все русские спасутся.
— И даже свершившие тяжкие преступления? — спросила баба Таня.
Баба Женя мелко-мелко затрясла головой, будто соглашалась. Или так лишь казалось?
Хорист, секунду подумав, ответил с пафосом:
— Ну, если только те русские, которые ели людей! Если русский ел людей — он не спасется, а все остальные — спасутся!
Миша уже знал, что в иудаизме и мусульманстве существует запрет на употребление в пищу свинины. И спросил хориста:
— А в христианстве есть запреты на какую-нибудь еду?
Он с полминуты поразмышлял.
— Только на человечину. И больше ни на что.
По дороге домой бабушки обсуждали эту мысль о спасении русских, казавшуюся им сомнительной.