Поляков Юрий
Замыслил я побег
Юрий Поляков
"Замыслил я побег..."
Часто думал я об этом ужасном семейственном романе...
А. С. Пушкин
1
- О чем ты все время думаешь?
- Я?
- Ты!
- А ты о чем?
- Я - о тебе!
- И я - о тебе... - Башмаков поцеловал Вету и вздохнул про себя: "Бедный ребенок, она еще верит в то, что лежащие в одной постели мужчина и женщина могут объяснить друг другу, о чем они на самом деле думают!"
- А почему ты вздыхаешь?
- Поживешь с мое...
- Я обиделась! - сообщила она, нахмурив темные, почти сросшиеся на переносице брови.
- Из-за чего? - превозмогая равнодушие, огорчился он.
- Из-за того! До меня ты не жил... Не жил! Ты готовился к встрече со мной. Понимаешь? Ты должен это понимать!
Свою правоту она тут же начала страстно доказывать, а он терпеливо отвечал на ее старательную пылкость, чувствуя себя при этом опрокинутым на спину поседелым сфинксом, на котором буйно торжествует ненасытная юность.
- Да, да... Сейчас... Сейчас! - болезненно зажмурившись, в беспамятстве шептала Вета и безошибочным движением смуглой руки поправляла длинные спутанные волосы. Эта безошибочность во время буйного любовного обморока Башмакова немного раздражала, но зато ему нравилось, когда Вета внезапно распахивала антрацитовые глаза - и слепой взгляд ее устремлялся в пустоту, туда, откуда вот-вот должна была ударить молния моментального счастья... Девушка открыла глаза. Но совсем не так, как ему нравилось: взгляд был испуган и растерян. Горячее, трепещущее, уже готовое принять в себя молнию тело вдруг сжалось и остыло. Мгновенно. Башмаков даже почувствовал внезапный холод, сокровенно перетекающий в его тело, будто в сообщающийся сосуд. "Наверное, так же чувствуют себя сиамские близнецы, когда ссорятся, предположил он. - Сейчас спросит про Катю..."
Вета склонилась над ним и прижалась горячим, влажным лбом к его лбу. Ее глаза слились в одно черное, искрящееся око:
- А ты не обманываешь?
- Ты мне не веришь?!
- Тебе верю, но есть еще и она.
- Ты же знаешь, мы спим в разных комнатах.
- Правда?
- Врать не обучены! - оскорбился он, думая о том, как все-таки юная наивность украшает мир.
- Но ведь она...
- Катю это давно не волнует.
- Ее! - Вета обиженно выпрямилась.
- Ладно, ее это давно уже не волнует, - согласился Башмаков, морщась от боли.
- Наверное, лет через двадцать меня это тоже волновать не будет. А ты станешь стареньким, седеньким, с палочкой... Я тебе буду давать разные лекарства.
- Знаешь, какие старички бывают? О-го-го!
- Тогда и меня э т о тоже будет волновать. Я тебя замучу, и ты умрешь в постели!
- Люди обычно и умирают в постели.
- Нет, люди умирают в кровати, а ты умрешь в постели. Со мной!
- Возможно, - кивнул Башмаков и заложил руки за голову.
- Тебе со мной хорошо?
- Мне очень хорошо.
- Очень или очень-очень?
Башмаков подумал о том, что достаточно увидеть мужчину и женщину наедине, чтобы понять, кто из двоих любит сильнее или кто из двоих вообще любит. Тот, кто любит, всегда участливо склоняется над тем, кто лежит заложив руки за голову.
- Очень или очень-очень? - повторила Вета свой вопрос.
- Очень-очень.
- Между прочим, ты понравился папе!
- В каком смысле?
- Во всех. Он хочет, чтобы мы с тобой обязательно обвенчались!
- Если папа хочет, значит, обвенчаемся...
- Ты будешь ей что-нибудь объяснять? - спросила Вета, высвобождая Башмакова и ложась рядом.
- Наверное, нет. Просто соберусь и уйду.
- А если она спросит?
- Отвечу, что просто люблю другую.
- А если она спросит, кого?
- Не спросит.
- Я бы тоже не спросила. Из гордости.
- Она не спросит из усталости.
- Боже! Как можно устать... от тебя?
Вета подперла ладонью щеку и уставилась на Башмакова с таким обожанием, что он даже застеснялся вскочившего на щеке прыщика.
- Олешек, знаешь, мне кажется, лучше все-таки ей сказать, а то как-то нечестно получается. Если ты все объяснишь, она тебя отпустит. Ведь ты сам говоришь - между вами уже ничего нет.
- А если не отпустит?
- Тогда мы убежим. А потом ты ей с Кипра напишешь письмо.
- Как будет "побег" по-английски?
- А вы разве еще не проходили? "Escape". "Побег" будет "escape"...
- Значит, "беглец" будет "искейпер"? Нет, лучше - "эскейпер". Это как "эсквайр"...
- "Эскейпер"? Такого слова, кажется, нет... - она нахмурилась, припоминая. - Точно нет. "Беглец" будет "runaway".
- Жалко.
- Чего жалко?
- Что нет такого слова - "эскейпер". Представляешь, тебя спрашивают: "Вы беглец?" А ты отвечаешь: "Нет, я - эскейпер!"
- Не забудь, "эскейпер", - она чмокнула его в щеку, - мы улетаем в понедельник вечером!
- То fly away. Это мы уже проходили...
- Ты нарочно дурачишься?
- Я не дурачусь. В понедельник я буду готов.
- Не слышу радости в голосе!
- Буду готов! - пионеристо повторил Башмаков.
- Слушай, Олешек, - засмеялась Вета, - а я тебе прямо сейчас еще одно прозвище придумала!
- Да-а?
- Да! Эс-кей-пер-чик!
- Какой еще такой "перчик"?
- Даже и не знаю какой...
- Сейчас узнаешь!
- !..
2
Сотрудник валютно-кассового департамента банка "Лосиноостровский" Олег Трудович Башмаков замыслил уйти от жены. Это была уже третья попытка за двадцать лет их брачного сосуществования. Первая состоялась шестнадцать лет назад, когда их дочери Даше было всего четыре года, а сам Олег Трудович (в ту пору просто Олег) работал в Краснопролетарском райкоме комсомола. На эту перспективную службу после окончания МВТУ его определил покойный тесть начальник ремжилстройконторы, где разживалась югославскими обоями, чешскими унитазами, немецкой керамической плиткой и финским паркетным лаком вся руководящая районная мелочевка.
Вторая попытка к бегству, тоже неудавшаяся, началась четырнадцать лет назад и длилась, тянулась, невидимая миру, почти все те годы, пока, изгнанный из райкома по икорному недоразумению, Башмаков трудился в "Альдебаране". У него был долгий производственный роман с Ниной Андреевной Чернецкой, и Олег Трудович в своем затянувшемся беглом порыве сам себе порой напоминал спринтера, сфотографированного с недостаточной выдержкой и потому размазанного по всему снимку...
Обдумывая третий, окончательный и бесповоротный уход из семьи, Олег Трудович постоянно мысленно возвращался к тем двум неуспешным побегам, анализировал их, разбирая на части и вновь собирая, точно детскую головоломку. Он даже старался вообразить, как сложилась бы его жизнь, удайся любая из этих попыток, но неизменно запутывался в причинно-следственном хитромудрии, иногда высокопарно именуемом судьбой.