Утёсы были молодыми горами — их основная часть сформировалась во Время Света, в ходе мощных сдвигов, вызванных ударами тектонического оружия, и потому они не были достаточно изучены. Пройти через Рагульские можно было только пешком, и это обстоятельство делало их надёжным заслоном на пути отмороженных падальщиков Майдабрежья, что тянулось вдоль такого же юного, как сами Утёсы, Зигенского моря. Тяжелейшая дорога не позволяла провести в Весёлый Котёл технику для серьёзного наступления, и зарагульским падлам оставались лишь набеги, которые Баптист отбивал без особого труда.
В конце двенадцатого дня утомительного путешествия они различили в поднявшемся ветре сильный привкус соли — даже Надира промычала что-то невнятное и потыкала пальцами в воздух, — море было совсем рядом. Хаким решил, что надо ускориться, однако Визирь, к его удивлению, приказал разбить лагерь.
— Зачем нам лишняя ночёвка в горах?
— Во-первых, спускаться с Утёсов — то ещё удовольствие, и лучше это делать днём, — объяснил комби. — Во-вторых, к вечеру Шериф накачивается всякой дрянью, и разговаривать с ним бессмысленно: прикажет расстрелять, никто и слова не скажет. Лучше не рисковать.
Спорить Тредер не стал.
Они выбрали площадку, насобирали хвороста — сухие горные кусты неплохо горели, запалили бездымный костерок, поужинали, а после, лениво глядя на догорающие ветки, завели неспешный разговор.
— Можно вопрос?
— Ты не устал спрашивать? — усмехнулся Гарик. — И что изменится, если я не дам разрешения?
— Ничего не изменится, — с улыбкой подтвердил седой. — Всё равно спрошу.
— Вот видишь.
— Я думал, тебя развлекают наши беседы.
— Развлекают, — признал Визирь. — Я много времени провожу в одиночных походах и ценю хороший разговор.
— Или ведёшь его сам с собой.
Комби понял, что имеет в виду Хаким:
— Читал мои комментарии?
— Как самую увлекательную книгу, — с уважением ответил тот. — Ты прекрасно пишешь.
— Образ жизни навевает. — Гарик решил, что ещё одна трубка не помешает, набил её, раскурил и осведомился: — Так о чём ты хотел спросить?
Ожидал какую-нибудь пошлятину, а услышал неожиданное:
— Почему ты ходишь только по аттракционам?
— Не только, — после довольно долгой паузы ответил Гарик, ошарашенный слишком личным вопросом седого.
— Ты редко появляешься в обычных поселениях.
— А ты слишком много обо мне узнал, — пыхнул облаком дыма разведчик. — И мне это не нравится.
— А мне предстояло преодолеть две с лишним тысячи километров, и потому я всерьёз готовился к путешествию, — объяснил Тредер. — Я проложил маршрут, узнал людей, которые смогут помочь преодолеть его, изучил этих людей, чтобы понять, чем нужно платить. — Пауза. — Я не просто собирался в Безнадёгу — я планировал в ней оказаться, несмотря на все возможные препоны. И окажусь. И поэтому мне пришлось много о тебе узнать, Визирь. Извини.
Комби помолчал, переваривая искренний ответ, а затем ответил так, как должно:
— Наверное, на твоём месте я поступил бы так же.
— Спасибо.
— Не за что.
— Извини, если мой вопрос тебя задел.
— Твой вопрос логичен. — Визирь посмотрел на заворожённо разглядывающую огонь Надиру и закончил: — Я отвечу.
— Буду рад.
— Но потом ты так же искренно ответишь на мой вопрос.
— Договорились, — кивнул седой. — Так почему ты ходишь только по аттракционам?
— Они честные.
— То есть? — Такого ответа Хаким явно не ожидал.
Разведчик, поняв, что разговор затевается долгий, привстал, подбросил в костёр несколько веток, вернулся к спальнику и продолжил:
— После войны в нас появилось много зла. Мы стараемся быть добрыми, но получается не у всех и не всегда. Жизнь жестока, и потому каждое поселение — закрытая крепость, в которой доверяют только своим. Люди делают вид, что хотят восстановить нормальное общество, но все новые законы и все новые суды защищают исключительно своих. Люди запретили рабство, но платят батракам так мало, что те почти не отличаются от рабов. Люди провозгласили, что выжившие — величайшая ценность, но отворачиваются, когда рядом с ними умирают от голода. И это только часть… Только часть лжи, которой пронизаны поселения Зандра. Я не корю людей, я понимаю, что Зандр жесток и выжить в нем трудно. Но я не люблю лицемерия.