Но вся эта церковная атрибутика на Васю не действовала. Он улыбался и качал головой, ну, «как обычный человек».
Пришлось заговорить с ним, как с нормальным человеком. «Ты же не тот Вася?» - жалобно запричитала Ульяна при очередном свидании. А он и не отрицал. Говорил, что не совсем тот, ну и что? Но, утверждал, что, все-таки, он – Вася. И, если бы не любил ее, то и не появился. К тому же он помнил все, связанное с их любовью.
Но старая уже была Ульяна, боялась и не верила. Однажды отчаянно стала просить: если любишь, покинь.
И что вы думаете? Подействовало. Перестал Вася являться.
А Ульяне стало от этого только хуже. Она заболела. Отталкивала от себя Татьяну, звала своего жениха. Смерть, предсказанная односельчанами, приближалась.
Но однажды разгоряченного лба Ульяны будто коснулась прохладная ласковая ладонь. Ульяна не помнила, сказал ли ей что-то любимый голос, но пришла твердая уверенность: отмеренный срок жизни пережить надо, а после будет все, о чем мечтаешь.
И хворь пропала.
Ульяна встала и пошла мириться с Татьяной.
…- Так вот и живем, - сказала старушка, и в глазах ее заклубилась дымка давних воспоминаний. Баюн крякнул и открыл рот для вопроса, но Татьяна сделала выразительный жест – провела ладонью вдоль лица Ульяны.
С таким же успехом можно было водить рукой вдоль стенки. Ничто не могло потревожить блаженную улыбку бабушки. Лицо ее раскраснелось и выглядело совсем не старым…
Гости понимающе кивнули друг другу, и вышли из душной горницы на улицу. Но не успели толком хлебнуть свежего воздуха, ибо Татьяна тут же затащила своего спутника в жар местной кузницы. Правда, хромой кузнец, огромный и мрачный, вывел посетителей за помещение – на «курительную скамейку» В отличие от предыдущей рассказчицы, он был человеком весьма немногословным. Татьяна пришлось попотеть, выуживая из него слово за словом. Иногда ей это надоедало, и она сама продолжала рассказ, постоянно спрашивая «Сема, так?»
Попыхивая самокруткой, Семен согласно кивал. Очевидно, такая форма общения его устраивала. Но слушателю рассказ казался сшитым из разноцветных заплат и, естественно, терял в цельности восприятия.
А суть повествования такова. Двенадцать лет назад в семье кузнеца случилось страшное несчастье. Пропала двухлетняя Лада, младшенькая дочка. «Вот здесь была, во дворе кузницы, средь бела дня, точнее – раннего вечера. Ворота заперты, никого чужого в деревне не видели. И саму малышку никто не видел». Долго искали «всем миром», прочесали вокруг все и вся. Но Лодочку, - так звали Ладу за плавность ее движений, - так и не нашли. Девочка будто растворилась в закатных солнечных лучах того злополучного вечера.
Жена Семена, и до этого сильно болевшая, умерла через год после исчезновения дочки.
Год за годом хирела надежда кузнеца увидеть дочку, и в сердце плохо заживала боль утраты. Просто эта боль постепенно из кризисной стадии перешла в хроническую.
Поэтому прошлым летом родные и близкие Семену люди не слишком удивились, когда услышали от него рассказ о Ночной Шептунье.
Девичий голосок называл Семена «папой» и нашептывал странные вопросы. Сначала кузнец не отвечал, а вскакивал с постели, шарил во всех углах избы, выбегал на улицу. Свежий ветерок будто уносил в ночь шепот, - на несколько суток. А потом ночные тихие вопросы снова возникали у изголовья кузнеца. И он стал на них отвечать.
«Папа, а как ты любил маму?», «Почему люди должны так много жевать и глотать, чтобы получить такую маленькую силу?», «Папа, а ты разве не ощущаешь, когда тебя обманывают?», «Почему ты меня слышишь, а Галя – нет?», - подобных вопросов за ночь звучало немало. Семен отвечал, как мог, но при этом его не оставляло впечатление - Шептунья спрашивает не просто потому, что ей неизвестен ответ. Больше ее интересует мнение самого кузнеца.
Галя, замужняя старшая дочь кузнеца, несколько раз оставалась с отцом на ночь. Но именно в эти ночи Шептунья почему-то молчала.
«Ты - Лодочка?», сотню раз спрашивал Семен. Знаки согласия в виде молчания его не устраивали: «Почему тогда не разговариваешь с сестрой?». «Я пыталась», - был ответ, - «но Галя меня не слышит, и ты, когда при ней – тоже».