- Да, когда можно себя убедить! - воскликнула Татьяна. – Убедить в том, что все это выдумки, или фантазии, как угодно. Но у нас в деревне все больше и больше людей, которых это Нечто посещало. В отсутствие священника я здесь - как бы хранительница веры в Бога. И ко мне приходят люди с просьбами найти заклинания, молитвы против искушения. Что они видели? Не уточняют, но говорят, странно все это. Потому что такого – не выдумать…
Татьяна встала и подошла к окну. Отодвинула край занавески, взглянула в вечерний сумрак и быстро задернула шторы. Не оборачиваясь к собеседнику, тихо проговорила:
- Понимаете, позавчера Нечто посетило и меня. А ведь моя изба увешана иконами и текстами молитв. Вот вода в банке, а в ней - серебряный крест. Но после вечерней молитвы, уже засыпая, я вспомнила своего мужа. Вы, наверно, знаете - он давно сгорел в Афганистане во время взрыва, прямо в казарме. Слава Богу, прах мне прислали, я похоронила его на нашем кладбище. Но речь сейчас не об этом. Тем вечером, лежа в кровати, я представила Сережу так ясно... вот, думаю, хорошо было бы, если бы он сидел за этим столом, наливал бы водочку из своего любимого графинчика, - есть у меня такой, с изображением целующейся парочки. Лежит на дне сундука как память о грешной молодости. Короче, представляла я это, представляла – и «закемарила». И вдруг, сквозь сон слышу характерный звон. Будто рюмка стучит об рюмку. И тихий голос: «Начнем сразу с третьего тоста – за нашу любовь». Такое мог сказать только мой Сережа. Этой шуткой он гордился. Потом он обычно говорил: «Второй – не чокаясь, за родителей, и главное, чтобы водки хватило на первый тост - за Родину».
Татьяна вытерла глаза фартуком и повернулась к собеседнику.
- Григорий Иванович, я никому об этом не говорила, вам – первому! – воскликнула она. – Тут многие верят в мою религиозную твердость. Но позавчера что-то во мне сломалось. Я слушала голос моего мужа и не хотела открывать глаза. Затем собрала всю свою волю и вскочила с кровати. Включив свет, я увидела на столе тот графинчик! Как со дна сундука он сюда попал?
К смятению в глазах женщины добавился страх. Она ткнула пальцем в сторону стола и сказала:
- И в нем была не водка, которой в доме не было. Там была вода, я попробовала, потом посмотрела – вот отсюда! Святая! Вы считаете, у меня нервный бзик? Но вот он, графин, я его не трогала, только отодвинула вглубь стола. Сравните, попробуйте. Я не дура, мне бы в голову не пришло - самой доставать графин и переливать в него воду.
- Я вам верю, - сказал Баюн, стараясь выглядеть как можно солидней.
- Вы, как ученый человек, скажите, нечистые силы ведь боятся святой воды и креста?
- Конечно, конечно, - гость поспешил успокоить взволнованную хозяйку. – У вас тут особый случай. Просвещенные умы в церкви убеждены, что потусторонний мир более сложен, нежели мы его представляем. Есть светлые силы, есть темные, но есть, как бы это сказать,- не вашим не нашим. Как у людей, - ведь некоторые из них ни зла, ни добра никому не желают и живут по законам, только им понятным.
Татьяна успокоилась, даже немножко повеселела.
- Ах я, собаня старая! – воскликнула она. – Я ж сегодня взяла у Ульяны настойку для успокоения нервов. И сижу, мужика потчую всяческими бабскими россказнями…
- Да не надо… - начал было Баюн, но понял, что хозяйке самой хочется снять стресс. – Ну ладно, давайте по маленькой.
Выпили, поговорили на отвлеченные религиозные темы, потом хозяйка предложила соорудить гостю постель в светлице на сундуке, на что Баюн решительно заявил:
- Татьяна, я видел у тебя в сенях лежак с тумбочкой. Постели́ там. Настольную лампу есть куда подключить? Вот и отлично, мне надо немного поработать перед сном. А работа моя – размышлять, ни на что не отвлекаясь.
Решительность тона подействовала на Татьяну, и она не стала возражать.
Оставшись один, Баюн отформатировал записи, привел их в порядок, послал Стратегу, что нужно. Лег на лежак и задумался.
…Григорий Дьяков не всегда был верующим человеком. Будучи ребенком, подростком, студентом и, наконец, счастливым молодоженом, - он не задумывался на религиозные темы. Марксистко-ленинская философия заучивалась и сдавалась на «ура», потом забывалась, а религоведение в те времена не считалось наукой.