— Сама просила конкретику. А я всегда даю тебе то, что ты хочешь.
Она открыла рот и собиралась выдать очередную колкость, но передумала. Отлично. Я хотел оставить её без слов.
Мы встретились взглядами. И в этот момент я сделал шаг вперёд.
Она стояла слишком далеко. Этот день поднял в памяти столько всего — ярость из-за отца, боль от потери земли и компании… но сейчас я думал только об одном: о Хлое. И как давно я не прикасался к ней.
Я протянул руку.
— Ты всё ещё носишь мамино ожерелье, — сказал я, коснувшись цепочки и скользнув пальцами к кулону, лежащему у неё на груди.
Она закрыла глаза, пока мои пальцы замирали на коже. Тёплой, гладкой. И всё, чего я хотел — это большего.
Когда она снова открыла глаза, в них полыхал жар. Её дыхание участилось, пульс бился у горла. Она была такая маленькая рядом со мной. Мне хотелось обнять её, прижать к себе.
Время остановилось. Я смотрел на её веснушки, длинные ресницы, темнеющие от вечера глаза.
Мозг вопил: поцелуй её.
Но прежде чем я успел решиться, она положила ладонь мне на грудь и оттолкнула. Потом сняла резинку с запястья и, собирая волосы в хвост, отступила назад.
— У нас ещё куча дел, — холодно бросила она. — Мне нужно, чтобы ты посмотрел несколько документов.
Я выдохнул. Мы были так близко. Ещё немного — и случилось бы то, о чём я мечтал и чего одновременно боялся. Целовать бывшую жену — идиотизм. Один из худших вариантов. Но чёрт возьми, как же сильно я этого хотел.
Не говоря ни слова, я повесил шлемы на крючки, выключил свет и опустил дверь гаража. Потом включил цифровой замок. За последнее время у нас было слишком много взломов, чтобы рисковать.
— Не хмурься, — сказала она. — Всего пара таблиц. — Голос — деловой. Но взгляд… мягкий. Она тоже что-то чувствовала.
Я глубоко вдохнул, выдохнул, поднял руку, предлагая ей идти первой.
Она развернулась и зашагала вверх по склону к машинам. В этих шортах её зад был чертовски хорош. Через плечо она бросила:
— Электронные таблицы тебя не заводят?
— Неа, — хмыкнул я. — Ты же знаешь, я предпочитаю рыжих.
Глава 7
Хлоя
— Ты уверена? Это же какое-то безумие.
Селин переминалась с ноги на ногу, раскачиваясь из стороны в сторону, пока Джулиан не слезал с неё. Мой милый племяш был как прилипала. С самого рождения. В четыре года он уже почти перерос мамины руки, но всё чаще оказывался у неё на руках. В своих любимых пижамах с Человеком-пауком, выцветших от бесконечных стирок, он уткнулся лицом ей в шею.
Я восхищалась сестрой. Она умела дарить каждому ощущение, что он особенный. Как и сейчас — полностью сосредоточена на разговоре со мной, при этом нежно обнимает сына.
И она была красива. Та самая естественная красота, о которой мечтают женщины. Аккуратный курносый нос, высокие скулы, круглые голубые глаза. Она была копией нашей мамы, вплоть до ямочки на левой щеке. У меня волосы были огненно-рыжими, у неё — клубнично-русыми.
Это отражало наши характеры. Она была добрая, мягкая, легкая на подъём.
Я — более суровая версия: острый подбородок, изогнутые брови, темные глаза.
Наши дороги разошлись. Я уехала на западное побережье, поступила в университет, построила успешную карьеру.
Она осталась рядом с домом и вышла замуж меньше чем через месяц после того, как получила диплом учителя. Хотя, если честно, Донни Уиттиер был ещё тем «подарком». Даже сегодня, когда я спросила, где он, Селин ответила, что он «на работе». Сомнительно. Его семья владела последней частной лесопилкой в штате Мэн. Он вырос с серебряной ложкой в одном месте, и сейчас, скорее всего, наслаждался обедом в стрип-клубе. Конечно, я такого не говорила. Про её никудышного, равнодушного мужа я давно научилась держать язык за зубами. Мои попытки влезть с советами однажды уже вбили клин между нами, и я не собиралась рисковать этим снова.
Селин была доброй, заботливой, любящей версией меня. С чистой кожей, кучей подруг и врождённым чувством стиля, за которым кто-нибудь точно бы завёл инстаграм-аккаунт.
Я тратила кучу времени и денег, чтобы выглядеть хоть вполовину так же хорошо, как она после пробуждения. Но давным-давно закопала в себе любую зависть.
У нас были совершенно разные жизни.
Я всё ближе подходила к мысли, что никогда не стану матерью. В большинство дней я могла принять это. Но бывали моменты, когда боль накрывала с головой. И сейчас, когда Селин гладила волосы Джулиана, эта боль разрасталась сильнее.
В свои двадцать я горела нездоровой смесью амбиций и злости. Гнала себя вперед, много работала и еще больше развлекалась. Я жила ради поездок и новых впечатлений.
А потом пришли тридцать. И я начала чувствовать это тянущее ощущение. Сначала — почти незаметное. Едва уловимое. Как шорох в груди, когда видишь женщину, играющую с детьми в парке, или пару, с улыбкой пытающуюся справиться с шумной детворой в ресторане.
Понадобились годы, чтобы я смогла признаться себе: я хочу этого. Я хочу быть мамой. Хочу любить — без условий, полностью.
Я уже многое испытала. Пожила, попутешествовала, и мне чертовски повезло.
Но теперь, глядя в будущее, я чувствовала этот зов тела гораздо сильнее. Почти каждый день.
Карл с Джей-Джей всё уговаривали меня завести собаку. Карл слишком хорошо меня чувствовал. Он понял мою тоску раньше, чем я сама, хоть и был двадцатилетним парнем, который вряд ли понимал её суть.
Я была близка. Годами говорила о собаке. Конечно, собака — это не ребёнок. Но я обещала себе, что однажды у меня появится четвероногий друг, когда я, наконец, обоснуюсь.
Но я ведь так и не обосновалась, правда?
Даже сейчас. Да, я купила дом. Но не собиралась здесь задерживаться. Не только из-за ужасных зим в штате Мэн, но и потому, что работа приведет меня в другое место. Мои партнёры уже не те — они не хотели больше мотаться по всему миру на месяцы.
А мне ещё лет десять ездить и вкалывать без остановки. Так что пока — баловать племянников и племянницу. Этого должно хватить.
И я собиралась насладиться каждым мгновением этого лета. Поддержать Селин так, как она того заслуживает, и впитать каждую минуту с этими невероятными детьми.
Я подошла ближе и обняла сестру, она поцеловала меня в щеку.
Говорят, к старости человек получает лицо, которого заслуживает. Селин была такой доброй, такой светлой, такой любящей, что заслуживала сиять вечно.
Я верила в это, но сама мысль о её старении заставляла думать о маме. Как бы она выглядела сейчас, если бы ей довелось состариться? Если бы она не ушла, когда ей было чуть за сорок? Я закрыла глаза и увидела её, как всегда вижу, и сердце болезненно сжалось.
Всё, что говорят о горе — чепуха. Оно не уходит. Не становится меньше. Просто ты учишься таскать его с собой каждый день.
Я глубоко вдохнула и сосредоточилась на траве, деревьях и небе. Это была техника, которую мне когда-то показала терапевт — когда воронка горя становилась слишком мощной, чтобы её игнорировать. Я смотрела, как Элли и Мэгги бегают по двору, играя в какую-то вымышленную игру с драконами. Трудно было поверить, что Элли уже девять и она почти с меня ростом. Я обожала этих детей. Хотя мысль о собственных детях я давно отпустила, я поклялась, что всегда буду рядом с ними, буду заботиться, что бы ни случилось.