– Это священные музыкальные инструменты. При их помощи мы восхваляем великого Крога. Мы бы вам с удовольствием продемонстрировали их великолепное звучание, но Великий Закон, запрещает нам играть на своих инструментах по ночам, когда силы тьмы приобретают безраздельную власть над всем, кроме душ праведников.
– Ага, понял. – Стражник сделал вид что понял. Сержант говорил бы еще, но осекся, увидев, что пулеметы стражников больше не интересуют.
– Первый раз вижу таких странных паломников, – буркнул один другому, а тот в свою очередь понес что-то о темном времени суток, о предписании начальника и о том, что после наступления сумерек им запрещается кого бы то ни было пускать. Ведь как ни крути, всякая наволочь шатается именно по ночам, но потом у него в голове что-то щелкнуло, и он выдал:
– Паломники вы или не паломники, а все равно платить будете. За вас всех десять золотых.
Сержант сунул руку в карман, достал пригоршню монет, отсчитал десять штук и вручил их озадаченному невиданной щедростью стражу, стараясь держаться подальше от источающего зловоние жителя бескрайней степи. Тот не веря в удачу схватил монеты и пересчитал, их было ровно десять. Больше страже крыть было нечем и в следующее мгновение створка ворот распахнулась, открывая черный провал городской улицы.
На отряд пахнуло густым ароматом общественной уборной. – Терпеть не могу я этого средневековья… – пробурчал один из ветеранов и закончил свою мысль отборными ругательствами. Когда взвод удалился достаточно далеко по темной, кривой, как судьба улочке, страж, все еще сжимавший в кулаке горсть монет радостно воскликнул:
– Слава Крогу!
– Ты что, тоже стал последователем Крога? – с ужасом поинтересовался его напарник. – Нет конечно, но если есть Крог, то есть и паломники, а некоторые из них платят звонкую монету не только в казну храма, но и у городских ворот то же. Вот это, – показал он сжатый кулак своему другу, – мы отдадим начальнику стражи, а это, – указал он пальцем с начавшим уже загибаться от своей длины, черным ногтем, на кожаный мешочек висевший на поясе у напарника, – мы поделим между собой.
Толстый и длинный засов городских ворот, сделанный из слегка обработанного бревна с шумом встал на место, и двое коллег направились в ближайшую забегаловку, из тех, что не закрывается ни днем, ни ночью, делить честно заработанные деньги.
Через два квартала, узкая улочка, заваленная никому не нужным хламом, мусором и догнивающими остатками вывела взвод на постоялый двор. О том, что заведение работало свидетельствовал горящий у входа со страшной копотью факел. Сержант пнул облезлую дверь ногой и все вошли внутрь. Внутри от дыма ничего не было видно. За колченогими столами сидели мужчины, женщин не наблюдалось – видно уже всех разобрали. Кто ел, запивая свой скромный ужин чем-то из больших, глиняных кружек, кто наевшись и напившись спал, рухнув головой на стол. Низкий, закопченный потолок глинобитного строения просел от времени, опасно прогнув основную несущую балку, грозя обрушиться в любой момент. Самым высоким из взвода пришлось даже немного пригнуться.
– Остановимся здесь до утра, – скомандовал сержант и подозвал жестом хозяина.
И уже обращаясь к сморщенному и высушенному до невозможности, уже не молодому человеку продолжил:
– Мы паломники и нам необходим недорогой ночлег на одну ночь. Завтра мы уходим дальше по святым местам. Особых условий нам не надо, но нужна большая комната или что-то подобное, где бы мы могли спокойно переночевать, и где бы мы никого не потревожили.
– Чего пожелаете? – С надеждой поинтересовался хозяин.
– Нам кроме ночлега ничего не надо. Мы не питаемся мирской пищей. – Дорого стоит, – мгновенно начал торг хозяин, – боюсь, что бедным паломникам это будет не по карману. – Может переждете ночь в зале, это будет стоить гораздо дешевле.
– Ты меня не путай, скотина, – бедного паломника как не бывало, его место занял не признающий ни каких условностей, привыкший командовать человек, – мне нужно место для моих людей. Сколько ты хочешь?
– Три золотых. – Заплетающимся от страха языком ответил засушенный степными ветрами человек, ожидая в любой момент удар в лицо, но его не последовало.
Воинствующий сержант-монах достал из кармана три тускло блеснувших желтым кругляка и бросил их на стол. Они тут же исчезли среди складок одежды засиявшего счастьем хозяина, а уже через минуту взвод находился в обширном сарае, располагавшемся сразу за заведением. Пахло прелым сеном, навозом, гниющей древесиной и терпким потом вьючных животных. Впрочем, животных сейчас в сарае не было. Все располагались как кто мог. Самые хорошие места на сене, были заняты в мгновение ока, остальным пришлось пристроиться в более неприспособленных местах.
Керон присел в углу на стопке связанных пеньковым шпагатом охапок хвороста и вскрыв одну из упаковок своего пайка, принялся размачивать брикет обезвоженного хлеба водой из фляги, тот на глазах набухал и вскоре принял форму куска вполне приличных размеров. Разложив на этом ломте кусочки чего-то мясного из маленького пакетика, он приступил к ужину, запивая свой бутерброд водой. Все ели молча. После ужина Уилк распределил караул, отобрав несколько пар солдат, которые должны были сменять друг друга через каждые три часа. Керону Сальсу выпало дежурить в первую смену, а напарником у него оказался грузный, неразговорчивый, приветливый, как танк в бою, каторжанин.
Вскоре все уснули. Ничего не нарушало тишину ночи, только изредка, то ли от голода, то ли от тоски взвывала какая-то тварь, но тут же умолкала, видимо понимая, что таким образом свое горе можно только выразить, а не помочь ему, тем более, что помогать никто и не собирался.
Ночь погостила пложенное ей время и незаметно ушла, уступив место шумному дню, с его вечными проблемами и нескончаемыми заботами.
– Подъем! – Сержант уже ходил от одного каторжанина к другому и приводил их в чувство своей коронной утренней командой.
Все его цацки уже болтались у него на ремне, а сам он был бодр и свеж, как новый день, заглядывающий в маленькие, лишенные и намека на стекла окна.
– Все быстро приняли пищу. – Продолжал он раздавать указания. – Проверить оружие, привести его в боевое состояние. Надеть и пристегнуть шлемы. Я сказал пристегнуть, – повторил он заметив как один из старожилов небрежно отбросил застежки пластикового ремня себе за спину, – а то по возвращении за каждую утерянную вещь вычту из жалования в пятикратном размере.