— Вот этот сигаретный дым, — Давид махнул, обводя жестом комнату, — вполне может быть причиной его кашля.
— Ерунда, — провозгласила женщина, не изменив своего мнения, а мужчина на диване чуть повернул голову в их сторону, не отрывая взгляда от экрана. Женщина ткнула пальцем в сторону Давида: — Он кашляет с самого раннего детства. Хогг говорил мне, что у него негодные легкие.
— Я не удивлюсь, — Давид попытался скрыть сарказм. — Давайте ему витамин С, детский аспирин, побольше гуляйте на свежем воздухе, и через несколько дней ему станет лучше. — Давид стал на колени и взъерошил жесткие волосики малыша. Будучи уверенным в своей правоте, он повернулся к отцу мальчика: — Почему бы вам не пойти с ним погулять? Сегодня такой чудесный день. Немного солнца пойдет ему на пользу.
Мужчина снова чуть повернул голову, но глаза ни на миг не отрывались от экрана.
— Что это значит? — запротестовала женщина. — Ты слышишь, Брент? Этот врач хочет, чтобы ты повел ребенка с больными легкими на свежий воздух! Как тебе это нравится?
Брент по-прежнему не отвечал. Давид не мог понять, то ли тут что-то затевается и мужчина сейчас вскочит в ярости, то ли он абсолютно апатичен и равнодушен сверх всякой меры. В любом случае на душе было тревожно.
— Это все, что я могу сделать для вашего сына. Думаю, остальное зависит от вас.
— Да вы ничего не сделали! — закричала женщина ему вслед, когда он быстро шел к машине. — Я вообще считаю, что вы — настоящая угроза для детей! — продолжала выкрикивать женщина. — Халатность, вот как это называется!
Две-три женщины вышли узнать, что за шум. Садясь в машину, Давид почувствовал, как его шея начинает пылать от волнения. «Настоящая угроза для детей». Она была права! Он был готов капитулировать и покончить с домашними визитами. На самом деле его опыт практикующего терапевта был очень небольшим, а люди здесь, казалось, верили в чудесные пилюли и таблетки, которые сразу приведут их в полный порядок. Очевидно, доктор Одент был ходячей аптекой, поэтому он так любил заниматься частными визитами.
Давид завел машину, потом, поколебавшись, выудил из портфеля бланки рецептов. Курс антибиотиков не повредит мальчику, хотя и проку от них не будет. Но мысль о том, что придется снова стучать в ту же дверь и снова пройти через унижение… Выражение «белая шваль» всплыло в памяти, он даже произнес его вслух. Отвратительное выражение, но теперь он точно знал, что оно значит.
— Итак, мы опять за свое? — спросила Шейла.
Давид заметил, что у нее появилась привычка прислоняться к двери и скрещивать руки так, что грудь поднималась вверх. Гладкие белые холмы выпирали из ее сестринской формы. Улыбаясь, она высовывала язык и облизывала нижнюю губу.
— Что ты имеешь в виду? — Давид был не в настроении слушать ее колкости. Он сидел в ординаторской и пытался разобраться в историях болезней. У Спящего Медведя в карточке уже несколько лет не было никаких записей.
— Играем во врача.
Давид прекратил работу и раздумывал, как воспринимать эти участившиеся нападки, слабо замаскированные под остроумные, шаловливые замечания. Она, казалось, хотела добиться ответной реакции. Ее это явно заводило. Очевидно, выясняла, как далеко может зайти, пытаясь помыкать им. Давид на секунду поднял глаза и улыбнулся.
— Да вот, играю, — легкомысленно подтвердил он и снова стал перекладывать бумаги. Он явственно услышал голос матери, часто внушавшей ему в детстве: «Хулиганы хотят, чтобы ты боялся. Если не обращать на них внимания, им станет неинтересно и они переключатся на кого-нибудь другого». Мать вбивала ему это в голову каждый день, и это был очень полезный совет.
Шейла все еще стояла в дверях. Давид бросил на нее быстрый взгляд:
— Что-нибудь еще?
Ей не откажешь в бесстрашии. Ее взгляд ясно давал понять, что от нее так просто не избавишься.
— Знаешь что, — начала она, выдерживая паузу и вынуждая его смотреть ей в глаза. Он нетерпеливо пожал плечами. — Поаккуратнее выбирай выражения, а то подумают, что у тебя нет чувства юмора.
— Это чей тип юмора имеется в виду? — спросил Давид.
— Слушай. Тебе не повредит чуть расслабиться, не стоит быть таким неврастеником. Мы работаем бок о бок, и у нас свои методы работы. Не помешало бы влиться в коллектив.
— Неврастеником? — ровным голосом повторил Давид, вновь углубляясь в записи. — Так вот как вы меня называете?
Краем глаза он заметил, что Шейла перестала выпячивать свои груди, поднесла руки к волосам и убрала со лба пышную рыжую челку. Она зашла слишком далеко и сама это понимала.
— Не принимай близко к сердцу, — рассмеялась она. — Это именно то, что я имею в виду, когда говорю об отсутствии чувства юмора. Мы здесь держимся вместе. Ни один в этой больнице не лучше других.
— Так уж и ни один? — Давид снова взглянул на нее. Шейла смотрела прямо в глаза, ожидая ответного выпада. От напряжения у нее даже приоткрылся рот. — Мне кажется, у тебя здесь неограниченная власть над другими, — продолжал он. — Никогда бы не подумал, что ты считаешь себя такой же, как все. Ты так давишь на всех своей значимостью!
— Как хочешь, так и понимай, — фыркнула Шейла и пошла к выходу. Он криво усмехнулся. Чувство юмора?.. На чьих условиях?
— Чего ты от меня хочешь? — бросил он ей в спину, не ожидая ответа.
Шейла замедлила шаг, но явно не могла ответить прямо. Давид тяжело вздохнул: не нужно было ввязываться в перепалку. Возможно, он себе льстил, но у него было чувство, что все это имеет сексуальную подоплеку. По правде говоря, Шейла пугала его.
Вдруг Шейла вернулась в комнату:
— Слушай, думаешь, мир — такой огромный, да? Думал, можно приехать сюда и спрятаться? Я знаю, почему ты сбежал. Я это вычислила в момент, поэтому нечего быть со мной таким самодовольным. — Шейла переступала с ноги на ногу, лицо ее горело румянцем. Глаза сверкали нескрываемым удовлетворением.
У Давида перехватило дыхание. Черт подери!
— Ну и что? — хоть он и был шокирован, но старался говорить небрежно. Не было смысла что-либо отрицать. — Что ты собираешься с этим делать?
— Ничего, — ответила она, улыбаясь. — Просто оставь свое зазнайство, свою лживую британскую непогрешимость. Принимая во внимание, что с тобой произошло, она совершенно неуместна.
Шейла подошла ближе, и ему стало неуютно оттого, что она возвышается над ним. Давид встал и посмотрел ей в лицо:
— Зазнайство? Непогрешимость? Шейла, я раздавлен! Поверь мне, я достаточно наказан за то, что сделал. Моя вера в себя полностью разрушена, и именно по этому больному месту ты меня все время бьешь.
Шейла не ответила. Она, казалось, понимала, что он прав, поэтому Давид просто продолжил:
— Я пытаюсь вычислить, в чем твоя проблема. Мужчины в целом, или только британцы, или врачи, или неудачники, или любой человек, чья квалификация выше твоей? А может, тебе просто не нравится мое лицо? Я стараюсь изо всех сил, пытаюсь овладеть профессией. Я не понимаю, чем я тебя так раздражаю.
Шейла осталась при своем мнении, но она явно была потрясена выдвинутым им обвинением.
— Нет, — наконец произнесла она. — Ты не раздражаешь меня ни в коей мере. Я слишком занята, чтобы меня раздражали временные доктора, люди, которые воспринимают это место как остановку в пути, как временное пристанище. Это моя вотчина, и я просто хочу быть уверена, что здесь все делается как следует.
«Это моя вотчина!» Да, воистину, она была большой рыбой в маленьком пруду. Где еще она смогла бы получить такую власть? Кажется, это одна из основных причин, почему она остается в Лосином Ручье. Давид плюхнулся на свой стул и выдохнул. Он устал как собака.
Глава 7
Кардифф, 2006
Ясное утреннее солнце светило в окно и совсем не гармонировало с неприятными ощущениями в желудке. Давид чувствовал себя неуютно оттого, что не помнит деталей вчерашней автокатастрофы. Столкновение, полицейские, «скорая помощь», скандальный отказ от сдачи анализа на уровень алкоголя в крови — он не помнил ничего.