— Это пройдет, любовь моя. Я с тобой. — Он приподнял ее лицо за подбородок. — Ты ведь хочешь, чтобы я остался с тобой?
— Конечно.
— А то я уже начал думать, что ты сделала ставку на Таралло.
— Ах, Пол, я не могу даже смотреть на других мужчин.
— Однако смогла — на Таралло.
— Это другое дело. Говорю тебе, мне было жаль его. Ты ведь не сердишься?
— Нет… Да, черт возьми, сержусь! Я тебя бешено ревную.
— Это хорошо. Мне спокойнее, когда ты ревнуешь.
— Ладно, Мэдди. Поцелуй меня и пойдем обратно.
— Пол… Ты знаешь Энрико? Я имею в виду — лично?
Он резко повернулся к ней.
— Нет. Но один мой знакомый знает.
Лежа у себя в номере, Энрико испытал угрызения совести за то, что выместил злобу на Мадлен Дикон. Вряд ли она хотела его обидеть. Она такая, какая есть. Привыкла выставлять ноги и заигрывать. Он сам виноват: не надо было бросать якорь в таком месте.
После похорон он покинул дом и ушел на яхте далеко в море — оплакивать утрату. Там, в полном одиночестве, он громко сетовал на несправедливость судьбы, пославшей смерть молодой, любящей и любимой женщине. Однако легче не стало. Наоборот, горе разбухло до таких размеров, что угрожало задушить его.
Энрико встал с кровати. Сердце истекало кровью. Будет ли этому конец?
Сквозь открытое окно до него донесся звонкий женский смех. Он подошел и снова увидел эту Дикон со свитой. Нет, он правильно сделал, что выказал ей свое отвращение. Она заслужила — хотя бы тем, что является полным ничтожеством и все-таки живет на земле!
Из рамки на ночной тумбочке ему улыбалась Росария. И он не выдержал — тоже улыбнулся. Зачем обращать внимание на всякую шваль?
Телефонистка соединила его с Тосканой, и он узнал, что бабушка Сильвестра с его сыновьями уже на пути на Сардинию. Следующий звонок был на борт яхты «Росария». Завтра они возьмут курс на Ниццу. Путешествие закончится на Сардинии. Там он даст волю своему горю и посвятит остаток лет близким.
Близкие… Перед его мысленным взором возникло прекрасное лицо Арсенио. Блестящие, черные как смоль волосы зачесаны за уши. Большие темно-карие глаза. Типичный для жителей Флоренции длинный нос. Улыбчивый рот… Таким он был когда-то — но не теперь. Чтобы заглушить душевную боль, Энрико сжал ладонями виски. Он безумно любил Арсенио. А если и проявил жестокость, то для его же блага. Но эти доводы никогда не казались убедительными. Наступит день, когда ему придется ответить за то, что совершили они оба — он и Арсенио. А поскольку нет больше Росарии, вечно бросавшейся на защиту Серджио Рамбальди, этот тоже ответит.
Настал день рождения Мадлен. Распивая на террасе шампанское, она разглядывала подарки от Дейдры и Шамиры. А когда приехала на пристань — место сегодняшней фотосъемки, — руководители концерна «Пирелли» преподнесли ей умопомрачительный комплект нижнего белья и экзотический кактус.
— Очень смешно! — шутя ворчала она, щекоча колючками Шамиру. Та хохотала до слез. Этот эпизод задал тон всему дню, так что, вернувшись на виллу, Мадлен едва не падала от усталости — столько хохотала.
Сидя в своей спальне, она одевалась к банкету, который Дейдра давала в честь ее дня рождения. Сидя с коктейлем в руках, Пол наблюдал за ее приготовлениями. В мягком освещении кожа Мадлен приняла медный оттенок. Она была прекрасна.
Пол отошел к окну. Стемнело. Скоро нужно будет ехать на банкет. Но он должен сделать признание прямо сейчас. Он заранее все продумал, даже отрепетировал. Ему нужно было заручиться слепым, безоговорочным доверием Мадлен: не только для успеха сегодняшнего предприятия, но и на будущее. Он глубоко втянул в себя влажный морской воздух и, заложив руки в карманы, решительно произнес:
— Мэдди, от твоих денег ничего не осталось.
Мадлен заморгала, однако на губах застыла улыбка, словно она ждала, что Пол признается в розыгрыше.
— Твои семьсот пятьдесят тысяч фунтов вышли почти два месяца назад.
— Ты хочешь сказать, что мы должны?
— Нет, любовь моя. Просто мы теперь существуем на мои средства. Но не на те, что заработаны литературным трудом.
Она тщетно силилась понять, куда он клонит.
— Тогда откуда…
— Я богат, Мэдди. Всегда был богат. Сегодня мое имение оценивается в десять миллионов фунтов. Мой личный капитал — пять миллионов. Я не говорил тебе раньше, потому что хотел посмотреть, как ты распорядишься украденными у Мэриан деньгами и как низко падешь, чтобы добиться успеха — для нас обоих. Я понимаю, это неприятно слышать, и стыжусь, но если сейчас я не буду полностью откровенен, ты не сможешь мне верить. Я дурно с тобой обошелся, и хотя теперь ты знаешь мои мотивы, тебе от этого не легче. Однако теперь лжи пришел конец. Больше — никаких фокусов. И еще одно: я больше не намерен платить Дейдре за твою карьеру. Я убежден — если захочешь, ты вполне сможешь обойтись без нее.