— Должна быть, — деловито ответила она, раскладывая перед собой письменные принадлежности.
— Берите только то, что в неё поместится. Наденьте костюм для верховой езды, желательно тёмный, чтобы издали вас было не видно. Шапка, шубка, варежки, обувь… выбирайте самое тёплое, что у вас есть, лететь придётся долго.
— Я понимаю, — вечное перо в принцессиных пальцах легко побежало по бумаге. — Что дальше?
— Без четверти двенадцать нужно будет приоткрыть окно в спальне, будто вам стало жарко. Встаньте за шторой рядом с ним и наблюдайте, что происходит снаружи. Когда все стражники, как один, посмотрят в другую сторону — а этот момент, — Феликс хмыкнул, — я уверен, непременно наступит, вы должны выйти на карниз и перелететь на крышу. Спрячьтесь там за трубами и ждите меня.
— Кем вы будете? — со смешком уточнила девушка. — Если мышкой, я боюсь не заметить вас в темноте.
— Заметите! — пообещал оборотень. — Горностая не заметить трудно.
— Но вдруг вы не сумеете уговорить Акселя нам помочь?
— Если не сумею, вернусь раньше, чем вы откроете окно.
— Хорошо, — Эрика сложила записку вчетверо, запечатала её личной печатью и отдала Многоликому. — Нужно ещё написать Олафу, чтобы он… позаботился об отце. Я скажу ему, что сама подслушала разговор Марка и Ингрид, а уж он тогда…
— Скорее пишите, — поторопил Феликс. — Я отнесу и эту записку тоже, оставлю так, чтобы он нашёл её, когда вас тут уже не будет. Сверните трубочку, я возьму её в зубы.
Со вторым посланием она управилась мгновенно — должно быть, выложила всё, как есть, не стесняясь в выражениях. Тугой бумажный рулончик он положил на пол у своих ног.
— Теперь, ваше высочество, я расскажу, куда лететь… потом у меня не будет такой возможности.
— Разве не в город? — удивилась она.
— Ни в коем случае! В Белларии вас узнают, у вас слишком приметная внешность. Да и мне тоже, после того, как мой портрет напечатали в газетах…
— Я не подумала, — смутилась Эрика. — Тогда куда же?
— В одно укромное место, где мы сможем спокойно поразмыслить, как нам быть дальше…
Она подняла на него глаза, готовая слушать. Феликс подробнейшим образом растолковал ей дорогу, после чего она растолковала ему, где находятся спальни её жениха и начальника Охранной службы. Вот вроде бы и всё; осталось только выполнить работу почтальона и поговорить с принцем Акселем. Многоликий чувствовал себя очень усталым, должно быть, не совсем восстановил форму, но деваться некуда — ещё несколько превращений нынче ночью пережить придётся. С некоторым усилием вызвав в памяти поднадоевший за сегодняшний день мышиный образ, он совсем было приготовился к метаморфозу, как вдруг Принцесса шёпотом воскликнула:
— Постойте!
— Да, ваше высочество?
— Пожалуйста, Феликс… — она порозовела, — помогите мне снять платье. Без Вальды я с ним не справлюсь.
Его бросило в жар. Отказать в этой просьбе было невозможно, он сдавленно шепнул:
— Давайте.
Эрика встала из-за стола, подошла к нему и повернулась спиной — очень ровной спиной, обнажённой до середины лопаток, с нежной ложбинкой вдоль позвоночника. На хрупкой девичьей шее змейкой свернулась выпавшая из причёски шелковистая прядь. Волосы переливались, как расплавленный шоколад. В мягком свете настольной лампы и они, и кожа, и даже жемчуг и светло-серый атлас вечернего платья казались золотистыми. Многоликий вдохнул уже знакомый ему цветочный аромат, хотя никаких цветов нынче на Принцессе не было, ладони у него стали горячими от волнения и неловкости, в ушах застучало.
— Там несколько крючков и шнуровка, — подсказала девушка.
— Разберусь, — буркнул Феликс.
Точёный стан, гладкие прямые плечи, длинные руки с музыкальными пальцами.
Может быть, однажды он услышит, как она играет… это всё, на что он может рассчитывать.
Но как ему жить, зная, что его губы никогда не коснутся её плеч? Что его ладони никогда не почувствуют тонкости её талии? Что сама она никогда не обнимет его в человеческом обличье, не приласкает так, как ласкала горностая? Злыдни болотные, как теперь жить?! Как забыть её после всего, что случилось, после тех дней, что он провёл и ещё проведёт рядом с нею?.. Многоликий зажмурился, словно думал, что сможет прогнать видение. Но Эрика, со всей её нестерпимой красотой, никуда не исчезла. Она спросила:
— Разобрались?
— Угу, — отозвался он, расстегнул крючки у верхнего края лифа и принялся распутывать шнуровку.
Нельзя сказать, чтобы это занятие было ему внове, но прежде ему не случалось освобождать от одежды женщину, столь недоступную и столь желанную одновременно — поэтому со шнурками он провозился гораздо дольше, чем ему самому хотелось. Наконец, платье зашелестело и сияющей грудой упало к ногам Принцессы, оставив её в белом кружевном корсаже и белой же нижней юбке.
— Дальше я сама, — не оборачиваясь, прошептала она. — Бегите!
Повторять ей не пришлось.
— До встречи на крыше, — молвил Многоликий и с облегчением перекинулся в мышь.
Мышь пискнула, подхватила с пола бумажную трубочку и стремглав убежала.
* * *
Он ушёл — а она осталась. У Эрики от всего случившегося голова шла кругом. Если бы кто-нибудь спросил сейчас Принцессу, что она чувствует, ответа бы не получил — она попросту не смогла бы выбрать самую острую и самую сильную среди владевших ею эмоций. Приступы боли, причинённой разочарованием в отце, чередовались с изнурительными волнами страха за отца и за саму себя; от неприязни к мерзкому трио заговорщиков к горлу подкатывала тошнота; предстоящий побег пугал, как всегда пугают нежданные перемены, особенно столь резкие — но предвкушение нового опыта будоражило кровь. Экзотической специей ко всему этому безумию прилагалось ни разу прежде не испытанное Эрикой томление, которое вызывал у неё образ спасённого ею пленника.
Сейчас его рядом не было. Но все время, пока она отыскивала в гардеробной и затем собирала компактную кожаную сумку с широким поясным ремнём — всё это время Принцессе чудилось, что Феликс по-прежнему стоит за у неё спиной, его горячее дыхание долетает до её шеи и плеч, а сильные мужские пальцы распутывают тугую шнуровку. Лицо и уши у неё пылали; в её воображении вслед за платьем Многоликий расстёгивал на ней кружевной корсаж, а потом… Потом девушке становилось стыдно собственных мыслей, и они шли по кругу: «Пожалуйста, Феликс… Помогите мне снять платье…»
Руки, между тем, методично наполняли вещами сумку. Раньше Эрике не случалось заниматься сборами, поэтому минуту-другую она была в замешательстве — но потом решительно взялась за дело, оказавшееся не таким уж сложным. Пара смен белья, ещё кое-что из одежды, носовые платки, зубная щётка и щётка для волос, шпильки и гребни — «Как же я с ними справлюсь?..» — украшения… Шкатулку с драгоценностями будущая беглянка опустошила почти всю, оставила только фамильные перстни и диадемы да голубые бриллианты, подаренные Королём на совершеннолетие. Несколько колец и рубиновое ожерелье надела на себя, в дополнение к вечернему жемчугу. Последним предметом, который Эрика положила в сумку, прежде чем её закрыть, был портрет матери в платиновой рамке. Иных памятных вещей девушка решила не брать, хотя в том сумбуре, что переполнял сейчас её душу, не понимала, намерена ли когда-нибудь сюда вернуться.
Половина двенадцатого! Нужно переодеться, приоткрыть окно и ждать. Эрика одним движением сбросила нижнюю юбку, изогнулась и попыталась расстегнуть крючки на корсаже, однако ни с первой, ни со второй попытки ничего не вышло. Корсаж был узкий и немного стеснял движения, но на третью попытку времени не было. Извлекла из шкафа тёмно-серый зимний костюм для верховой езды: короткий приталенный жакет с отложным воротником, лосины из мягкой замши и длинную расклешённую юбку с разрезом сбоку — добавила к нему светло-серую шерстяную блузку и толстые чулки. Торопливо оделась, радуясь, что этот удобный наряд наконец-то пригодился для чего-то более стоящего, чем скучные до зубовного скрежета конные прогулки вдоль крепостной стены. Высокие тёплые сапоги, чёрный полушубок мехом внутрь, вышитый серебристой нитью, серая пушистая шапочка-капор и широкий вязаный шарф в тон к ней. Поверх полушубка девушка закрепила сумку, спрятала в карманы варежки и осмотрелась.