Я тут возражать не стал. Но кое-что запланировал.
Мне хотелось поговорить с чебурашкой.
Но Цвик в принципе не подходил. Я уже себе составил мнение: Цвик — мелкий гвоздик, салага. Типа духа. Он жизни ещё не видел. Потому что их пацаны в совершеннолетие уходят, потом как-то себе мыкаются, устраиваются — и в конце концов остаются жить в какой-нибудь другой усадьбе. Важно, чтобы там не было родни среди девиц, за этим у них матриархи следят — ну, среди парней может быть родич, это неважно.
Но я это к чему.
Цвик ещё дома сидит. А, значит, опыт у него нулевой. Может, потому он и тютя такая — жизни не нюхал. «Хен» ведь тоже «хену» рознь: никто своей родной деточке настоящий «хен» показывать не будет, потому что настоящий — как хук в челюсть, а ребёнку в худшем случае прилетит поджопник.
А из нас, между прочим, «хен» сделали не только Калюжному. Я вспомнил, как Нгилан сделал Артику, когда Артик хотел пришлёпнуть осу. Но там был совсем другой коленкор. Я даже и не понял, насколько это серьёзно. Это был даже не поджопник, а так… ну, скажем, рявкнули. Не больше.
Что это доказывает? Что они разбирают, кому влепить со всей дури, а кого пожалеть, только предупредить. И деток наверняка с размаху не бьют, жалеют.
Другое дело — чужого. Пришёл в чужой монастырь, там, может, и «хен» по другим поводам… И я ещё подумал, как провентилировать всю эту байду с Родиной. У них что, стран нет? И границ нет? А что, так можно?
Ну да ладно. Не об этом речь пока что.
Мне надо было поговорить с Лангри. Вот что.
Лангри шарил во многих вещах — и он был пришлый. И, я так замечаю, не особо-то и боялся вмазать кому-нибудь от души — никаких тебе политкорректностей и деликатностей. То есть, наш человек, без притворства.
На следующий день я с утра пошёл Лангри искать. Боялся, что он смотался в лес, с телефонистами — но нашёл в саду. И тормознул.
— Приветик, Лангри. Есть разговор, — всё простые слова.
Он меня нюхнул в нос, как у них тут положено по вежливости — и мазнул запахом «тепло и хорошо». И остановился в пределах запаха.
— Ну так вот, — говорю. — Скажи мне, будь добр, вот что: «хен-кер» соблюдают все всегда? Вообще, в принципе, без исключений? Везде?
Он себе кончик носа облизнул, как пёс. И ухмыльнулся:
— Люди — не цветки-розанчики, — ну, я так понял, если по схеме «слово-запах». — Всё пахнет по-разному. И все.
— Но если нарушишь — окочуришься?
Он фыркнул. Имел такую манеру — не по-кошачьи, а по-собачьи фыркнул. И сказал:
— Можно уйти.
Ага, думаю себе.
— Я понял уже, понял. Но — куда?
Он ответил уклончиво:
— Смотря что «хен-кер».
— А не одно везде?
Не ответил, но всем телом и запахом изобразил «нет».
— А что бывает? — говорю. — Перечислить можешь?
И он смерил меня взглядом. Испытывающе.
— Могу. Не поймёшь.
— Попробуй.
— Долго. Главное — вот, — и, чтоб мне сгореть, выдал то самое, самое то! Железо-кровь-кишки. Наверное, что-то ещё, но я не понял, там были нюансы. А суть — смерть. Вот что. Насильственная смерть. Убийство. Или даже не смерть, но рана, боль, насилие — всё вот это вот.
— И куда можно уйти? — спрашиваю тогда. — Если вот так?
Он промолчал, только изобразил. Характерный такой запах. Могила.
— Без вариантов? — уточнил я. — Только кирдык?
— С вариантами, — сказал он явно нехотя. — Можно жить одному. В глуши, где нет людей. Близко не подпустит никто.
— Ну ладно, — сказал я. — Допустим. Понял. А ещё что «хен-кер»?
Он опять фыркнул. И сказал:
— Спроси Чероди. Мне не объяснить. Спроси завтра, на празднике.
Ново дело. И я спросил, не Чероди, его:
— А что празднуем?
Тогда Лангри сунул мне ладонь под самый нос, с запахом «младенчик» и ухмыльнулся весело:
— Ребёнка Чероди. Родит Нганизо. Придёшь?
Я офигел и кивнул. И Лангри ушёл с видом абсолютно исполненного долга, а я остался стоять с отвешенным хлебалом.
Он так круто заложил, что я даже забыл про «хен-кер».
Нет, ну они простые такие! Нганизо я, положим, не помнил в лицо… в мордочку. Но Чероди приехал, вроде, меньше месяца назад! И уже.
Говорят, скоро кошки родятся — ни фига! Скоро родятся чебурашки! И если у меня были какие-то проблески насчёт их семейных дел — то все они совсем накрылись медным тазом.
Вроде Чероди не собирался оставаться тут жить.
Я что-то не заметил, чтобы он особо крутил с кем-нибудь любовь.
Никаких там свадеб-несвадеб за это время точно не было. Нет, девицы вокруг него вились, ночевать он чаще уходил куда-то, чем оставался в нашем гетто для сексуально негодных — но когда успел, я всё равно не понял. И сам факт…