— Гронг-ла, — сказал Гданг, улыбаясь ещё шире и нарисовал руками в воздухе широкую сферу.
— Дзар! — вставил Цвик. — Э, гман… эроздад!
— Зе, — обрадовался Гданг. — Эроздад! — и принялся делатьплавные жесты вверх-вниз, комментируя их волнами запаха, такого же непонятного, как и слова.
— Ты аэростатом управляешь, как цанг сообщат? — восхищённо уточнил Денис. — Типа метеослужбы? О, мужики, а мы-то думали, как оншар привёл так точно, тютелька в тютельку — как вертолёт… Слушайте: Гданг выпускает своих ос, а они уже ему…
— А охренительно вот что: как они сообщают-то? — задумчиво проговорил Виктор.
— Ос носить прямо там… — пробормотал Калюжный, и его передёрнуло.
Я понимал, что уже перешёл всякие границы, но меня несло. Я протянул руку к сумке Гданга — и он понял, что я хочу заглянуть внутрь. Невероятно, но он был готов показать.
Возможно, цанг или осы, живущие на Гданге и отслеживающие для него ветер на разных высотах, были не так чувствительны к чужому взгляду, как осы-целители Нгилана. Не потому ли Гданг носит ветровку, а Нгилан — свитер из побегов, растущих прямо на шерсти, костюм, который нельзя снять?
Нгилан оберегает ос — своих друзей и свои рабочие инструменты. Осы Гданга, вероятно, менее прихотливы.
Гданг протянул руку ладонью вверх и несколько раз согнул пальцы: совсем наш жест «подойди ближе». Я подошёл — и Гданг отодвинул верхний край сумки, позволяя мне заглянуть внутрь. Цвик поднёс ближе фонарь-тыкву. Я отчётливо увидел…
Бог мой.
Я увидел натуральный улей. Внутренняя поверхность сумки выглядела нежной, как лайка. Единственный сосок, вернее, еле выпуклый рудимент такого соска — мужской его вариант — располагалсяпосредине живота, там, где у людей находится пупок. И в этот крохотный бугорок впилось ужасное существо — толстая бескрылая зверюга, глянцевито-чёрная, с брюшком, раздутым в виноградину.
Или — не впилась, а фактически приросла к соску.
Вокруг неё копошились осы, их было не очень много, но казалось, что они просто кишат. Ещё мне показалось, что на дне сумки я вижу белёсых, почти неподвижных личинок. И я вдруг понял.
Толстая зверюга, приросшая к телу Гданга — это матка роя. Через неё же, каким-то невероятным, возможно, биохимическим способом, рой общается со своим хозяином — а возможно, и симбионтом.
Зрелище было одновременно чудовищным и восхитительным.
Тут кто-то сзади мягко обнял меня за плечи. Я невольно вздрогнул и оглянулся: рядом стояла синьора Видзико и улыбалась, белые зубы поблескивали между тёмными губами.
Она запахла корицей и чем-то вроде пудры, и заговорила ласково и притворно строго — какбабушка, убеждающая лечь в кровать неугомонных внуков. Гнедая, темно-рыжая с черной с проседью гривой, мадам Видзико носила мохнатую плетеную шаль, а в прическе в качестве щегольской бижутерии — крупного, блестящего, иссиня-зеленого жука. Почему-то эта старая леди была мне очень мила, и я решил сыграть для нее послушного внука.
— Спасибо, Гданг, — сказал я и тронул пилота за щёку, как все они делали — ужасно смущаясь, но четко осознавая, что это верный жест. — Очень интересно, видзин.
Гданг ухмыльнулся, как весёлый пёс, и оставил на мне запах пряного мёда. Чёрные метеорологические осы ползали по его рукам — и он, вероятно, дал им мысленный приказ. Осы снялись одновременно — вылитая эскадрилья истребителей — и одновременно пропали в темноте. Гданг осторожно отпустил край сумки, закрыв складкой кожи и осиную матку, и сам переносной улей.
Молодые лицин направились к входу в дом, и мы, люди, пошли за ними. Глаза Дениса горели, он, кажется, сделал очередной сногсшибательный вывод, зато Виктор и Сергей выглядели потрясёнными, аСергей, помимо того — раздражённым, почти злым.
— Как им не противно, — громким шёпотом выдал Калюжный, — что у них там насекомые… Тьфу, бля!
— Должно адски чесаться, — хмуро сказал Виктор. — Они должны скребстись, как вшивые, а терпят… Наверное, и не спят толком, чтоб не раздавить… Но… Ведь стоящее дело, салаги, стоящее… абсолют какой-то — эти осы у них, как собаки…
— А видали, мужики, как Цвик с Лангри на пилота смотрели? — сказал Диня задумчиво. — Так восхищаются, что даже завидовать западло. Как на советского героя…
— Все равно, — гнул свое Калюжный. — Это хуже, чем вши, ёлки! Они же и гадят туда…
— Да заткнёшься ты или нет?! — рявкнул Кудинов — но тут мы увидели спальню.
Альков.
Кроватей у лицин не было: они, как я заметил, вообще не любили мебели — и сидели, и спали на мху, мохнатом и мягком, как иранский ковер. Пледы и подушки лежали на нем же живописной грудой — не в них дело. Потрясающие светильники — мерцающие голубые огоньки, нити, свисающие сверху и унизанные льдистыми живыми звездочками — создавали в спальне волшебный, какой-то космический полумрак.