Осмотрев море в перископ, Сергей Прокофьевич цедит сквозь зубы:
— Рано, чертовски рано… Но другого выхода нет. Придется всплывать.
Всплыли, пустили дизеля. Штурман посмотрел на карту и кинулся на мостик. Через минуту снова спустился к своему столику — и стремглав опять наверх. Так и бегает вверх и вниз, как белка по стволу.
Идем в позиционном положении — над водой только рубка. Так лодка менее заметна. Командир торопится, приказывает дать полный ход обоим дизелям. Не впервые мы прибегаем к форсированным режимам. Тут чуть не доглядишь — задерешь поршни. Вызвав Брянского, приказываю ему самому встать у пульта правого дизеля, Михайлов пусть сидит на левом, а командиру отделения Назину — не выходить из трюма и собственноручно регулировать подачу воды от единственной циркуляционной помпы. Главного старшину Ляшенко вызываю в центральный пост — помогать Игнатову ремонтировать гирокомпас.
Дизеля проработали десять минут и начали греться: не хватает воды для охлаждения. Приказываю командиру отделения трюмных Скачко отключить от циркуляционного насоса все потребители воды шестого отсека — упорные подшипники, главные гребные электродвигатели, воздухоохладители и пр. На охлаждение этих механизмов воду будем подавать дифферентовочной помпой.
Ненормальное форсирование двигателей сказывалось. В центральный пост поступали тревожные доклады то из дизельного, то из электромоторного отсека, то с линии валов. Прорывались газы из турбонаддувочного агрегата правого дизеля, не держит и беспрерывно «стреляет» предохранительный клапан пятого цилиндра левого двигателя, неудержимо поднимается температура правого упорного подшипника, вырвало резиновую прокладку из фланца магистрали в шестом отсеке. Вся пятая боевая часть на ногах. Я перебрасываю матросов то на один, то на другой участок. Только доложат мне, что такая-то неисправность устранена, как выявляются новые слабые места. Так продолжалось два часа. Наконец мы прошли фарватер Таллин — Хельсинки. Командир приказывает уменьшить скорость хода и перейти на режим «винт — зарядка».
В центральном посту Ляшенко и Игнатов потрошат и прозванивают цепи питания и обмоток гирокомпаса. С обоих пот ручьями, хотя в отсеке всего 18 градусов тепла.
— Стоп! Нет контакта… Еще раз давай. Ура! Вот где обрыв! — обрадованно закричал Ляшенко. Игнатов смущенно трет лоб:
— И как я раньше не сообразил, что все дело в катушке нижнего дутья…
Но найти повреждение — полдела. Надо еще суметь устранить его, отрегулировать и пустить в ход сложнейший механизм. Возни с гирокомпасом было много. А пока Хрусталев белкой бегает вверх и вниз по трапу.
— Ты что мечешься? — спрашиваю его.
— Занимаюсь мореходной астрономией.
В свое время всех нас учили определять страны света — главные точки горизонта — с помощью компаса, по солнцу, луне, звездам. Сейчас компаса у нас нет. Ночью солнце не светит. Луна сегодня не показывается. Остаются звезды. К счастью, небо чистое. Хрусталев уцепился за Полярную звезду. Выбрав место на мостике, он совмещает звезду со стойкой антенны и подолгу замирает, подавая команды рулевому. Руль в надежных руках Александра Оленина. Когда Хрусталев сбегает в центральный пост к штурманскому столику, чтобы рассчитать время поворота на новый курс среди минных полей, его место занимает Сергей Прокофьевич. Поднимаясь на мостик с докладом, я вижу командира, замершего подобно изваянию у борта ограждения рубки. Поза у него неудобная, ему приходится откидываться за борт, чтобы видеть звезду под определенным углом. И я, чтобы не мешать ему, комкаю доклад и поскорее спускаюсь вниз.
В центральном посту появляется лекпом Шкурко, спрашивает меня:
— Можно подняться на мостик?
— Зачем?
— Спросить разрешения варить обед.
— Знаете, сейчас, пожалуй, никому нет дела до обеда. Но вы, доктор, правильно делаете, что заботитесь о нас. Беру всю ответственность на себя. Варите обед обязательно. И повкуснее. Над меню подумайте вместе с коком Шинкаренко и завпровизионкой Сенокосом. Прошу только не мешать нам в этой чертовой тесноте, не дай бог винтик затеряется, мы вас живьем съедим!
Игнатов и Ляшенко собрали гирокомпас. Осталось залить его специальной смесью. Приготовили спирт, глицерин и другие компоненты для раствора. Но в чем размешать их? Пускать на это дело камбузную посуду нельзя.
— А что, если взять плафон из кают-компании? — предлагает Ляшенко.
Через минуту приносят объемистую хрустальную чашу. Мне приходится держать ее в руках, пока Ляшенко и Игнатов составляют и размешивают стеклянной палочкой раствор. Я на всякий случай приглядываю место, куда пристроить эту кухню, если поступит команда «Срочное погружение». Конечно, можно бы вызвать матроса и заставить его держать плафон. Но это значит терять драгоценное время. И я терпеливо нянчу в руках хрупкую посудину, а сам поглядываю в просвет рубочного люка. Небо светлеет, все труднее различать на нем звезды. А главное — с рассветом возрастает опасность, что враг обнаружит нас. Надо спешить. Раствор готов. Со всеми предосторожностями Игнатов заливает его в прибор. Пущен ток. Снова послышалось тихое жужжание, к которому мы так привыкли в центральном посту за время похода. Через несколько минут Игнатов доложил: