Следующие несколько дней прошли в вакууме, никто ничего не говорил. Все мы скрывались в замке. Это была словно жизнь в подземелье, но в подземелье, в котором все ходят в клетчатых штанах и придерживаются заведенного порядка и установленного графика. Если мне что-то говорили, я не слышал. Я слышал лишь, как два голоса монотонно спорили в моей голове.
Она умерла.
Нет, она прячется.
Она мертва.
Нет, она притворяется мертвой.
И вот, однажды утром, пришло время возвращаться в Лондон. Я ничего не помню о путешествии. Мы ехали на машине? Летели на самолете королевских ВВС? Помню момент воссоединения с папой и тетушками, ключевую встречу с тетей Сарой, но всё как в тумане, и возможно, последовательность событий слегка нарушена. Иногда моя память помещает всё это в те ужасные первые дни сентября. А иногда - переносит вперед, словно они произошли на много лет позже.
Когда бы это ни произошло. всё было примерно так:
- Уильям? Гарри? Мальчики, у тети Сары кое-что есть для вас.
Она подошла, на ее ладонях лежали две крошечные голубые коробочки.
- Что это?
- Открой.
Я поднял крышечку своей голубой коробочки. Внутри была... моль?
Нет.
Усы?
Нет.
- Что за...?
- Это - ее волосы, Гарри.
Тетя Сара объяснила, что во время своего пребывания в Париже состригла два локона с маминой головы.
Вот оно. Доказательство. Она действительно умерла.
Но сразу же пришло успокаивающее сомнение, спасительная неуверенность: «Нет, это могут быть чьи-то чужие волосы. Мамины прекрасные белокурые волосы остались нетронутыми, она где-то в другом месте».
- Я бы знал, если бы она умерла. Мое тело знало бы. Мое сердце знало бы. Но они ничего такого не знают.
Всё мое существо было наполнено любовью к ней, как и прежде.
Мы с Уиллом шли мимо толпы людей возле Кенсингтонского дворца, улыбались, пожимали руки. Словно участвовали в предвыборной кампании. Сотни и сотни рук всё время лезли нам в лицо, пальцы часто были влажными.
Что за влага? Мне стало интересно.
Я понял, что это - слёзы.
Мне не нравилось то, какими были эти руки на ощупь. Более того, я ненавидел чувство, которое они у меня вызывали. Я испытывал чувство вины. Почему все эти люди плакали, когда я не плакал и не должен был?
Мне хотелось заплакать, и я попытался, ведь жизнь моей мамы была столь печальна, что у нее возникла потребность исчезнуть, придумать этот масштабный фарс. Но я не мог выдавить ни слезинки. Наверное, я слишком хорошо выучил, слишком глубоко впитал этические нормы семьи: у нас нет права на слёзы.
Помню, что вокруг были горы цветов. Помню, что чувствовал невыразимое горе, но был неизменно вежлив. Помню старушек, говоривших: «Боже, он так вежлив, бедный мальчик!». Помню, как бормотал благодарности, снова и снова, спасибо за то, что пришли, спасибо за ваши слова, спасибо за то, что живете здесь в палатке уже несколько дней. Помню, как утешал нескольких человек, находившихся в отчаянии, настолько сломленных, словно они были знакомы с мамой лично, но в то же время думал: «Вы ее не знали. А ведете себя так, словно знали..., но вы ее не знали».
Вернее...вы ее не знаете. Настоящее время.
Пообщавшись с собравшимися толпами людей, мы пошли в Кенсингтонский дворец. Через большие черные двери мы зашли в мамины апартаменты, прошли по длинному коридору и свернули в комнату слева. Там стоял большой гроб. Темно-черный, дубовый. Я помню или мне кажется, что помню: он был накрыт ... британским национальным флагом?
Этот флаг меня заворожил. Может быть, из-за моих мальчишеских военных игр. Может быть, из-за моего рано развившегося патриотизма. Или, может быть, из-за того, что я целыми днями слышал разговоры о флаге-флаге-флаге. Все вокруг только об этом и говорили. Люди возмущались, потому что флаг над Букингемским дворцом не приспустили. Их не волновало, что Королевский штандарт никогда не приспускали, что бы ни случилось, он развевался, когда бабушка находилась во дворце, и его опускали, когда бабушка уезжала, точка. Люди просто хотели увидеть официальное проявление скорби, не увидели его и разозлились. То есть, их привели в состояние бешенства британские газеты, пытавшиеся отвлечь внимание от своей роли в мамином исчезновении. Вспоминаю один заголовок, адресованный прямо бабушке: «Покажи, что тебе не всё равно». Какая трогательная забота со стороны друзей, которым было настолько «не всё равно», что они преследовали маму в туннеле, из которого она больше не выбралась.